Лизонька?.. — я беспомощно развел руками.

Во всем этом белоснежно-золотом великолепии я чувствовал себя полным кретином. Ей-Богу, даже смокинг и штиблеты надел бы с меньшими душевными терзаниями. Но стоило признать — сидел мундир великолепно! И ткань была приятная.

— Всё, ты должен пообещать, что в больницу за мной приедешь вот такой вот! — заявила она. — Мы должны выгулять обновку! А я с собой платье возьму, красное. И там переоденусь.

— Ну, раз красное... — она в нем правда была очень хороша!

Не удержавшись, снова притянул Лизу к себе и поцеловал, а она и не думала отстраняться, обвив мою шею руками.

На улице загудел клаксон. С сожалением оторвавшись от девушки, отдернул штору. Глянув в окно, я увидел черный автомобиль с императорскими вензелями на дверцах. Пристегнул портупею с шашкой и посмотрел на револьвер — брать или не брать? Лиза только головой покачала:

— Знаешь, кто самый любимый параноик на свете? Угадай с одного раза, — поцеловала меня в щеку. — Колючий! Почему меня не попросил помочь с бритьем?

— Если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят. Всё, госпожа Валевская, разрешите откланяться... — я щелкнул каблуками, церемонно склонил голову.

Она сделала книксен:

— Ваше превосходительство... — а потом спохватилась. — А почему "превосходительство"? Это же генералы — превосходительство? Да и вообще — нынче же говорят "господин полковник", а не "превосходительство", не старый же режим!

— Не знаю, может у них там при дворе такое консервативное фрондерство в моде? И в лейб-гвардии, кажется. чины считаются на ступеньку выше. То есть — по пехотным меркам я получаюсь генерал-поручик...

— О, Господи! — Лиза нервно хихикнула. — Опять — поручик!

Я глянул на нее и хихикнул в ответ. Из поручиков — в генерал-поручики. Паноптикум! 

* * * 

Дверь в машину предупредительно открыл седой усатый унтер-офицер в преторианской черной форме.

— А можно сесть вперед, рядом с вами? — спросил я.

Он удивленно посмотрел на мои погоны а потом кивнул:

— Как вам угодно, ваше...

— Да бросьте. Я вот это всё сегодня в первый раз надел. Засыпал поручиком, проснулся полковником. Пару лет в Империи не был.

— А-а-а-а! — облегченно выдохнул он. — Так ты из тех, кто защищает рубежи Родины на дальних подступах? Садись, братко! То-то я смотрю, ты такой загорелый, не по-нашему, не по-аркаимски. Острова Пряностей? Ацтлан?

— Наталь! — откликнулся я.

Преторианец завел машину и потихоньку вырулил на дорогу. Я успел посмотреть на окна доходного дома, где снимал квартиру: Лиза стояла там, смотрела вслед — провожала.

— Эх, а меня не пустили! А я дважды писал рапорт... — сетовал седой вояка. А потом вдруг запел: — Наталь, Наталь, страна моя, ты вся горишь в огне-е-е... Веришь, нет, я бы этих федералистов зубами рвал. Такие же сволочи, как и наши лоялисты... Как на рожу ихнего Грэя в газете посмотрю — всегда плюнуть хочется. Какой-то он слащавый, аж приторный...

Я-то знал, что Грэй не был ни слащавым, ни приторным. Свирепый, матерый хищник — вот он кто! Но говорить водителю ничего не стал.

Автомобили, трамваи, экипажи, повозки — движение в столице было сумасшедшим. Стольный град наконец окончательно переименовали, вернув ему исконное имя — Аркаим. Первый император триста лет назад первым положил традицию менять названия городов, дав новое имя старой столице в честь своего небесного покровителя, но на тевтонский манер. Это послужило причиной переименования города во время Великой войны — мол, негоже. воюя с тевтонами, иметь столицу, названную по-тевтонски. Потом ее переименовывали лоялисты — два раза, в честь своих вожаков, которые в тот момент находились у руля. Один только Новодворский от такой чести отказался, так что Новодворском столица побывать не успела.

Когда мегаполис перешел под контроль войск, верных Регенту — переименовывать ее не стали, просто обходя этот тонкий момент в любых официальных документах, прессе и на радио. Столица — и столица. И вот, пока я носился по вельду и бороздил океаны, Аркаим снова стал Аркаимом. Ну, пусть так — только бы не звучали больше на улицах выстрелы, не слышался рёв озверевшей толпы и не звенели бы разбитые стёкла...

— Похорошел город при Императоре, а? — комментировал дорогу унтер. — Улицы асфальтом заливать стали, освещение кругом электрическое, в домах — отопление, горячая вода! Школ новых сколько! А больница на Синичкиных горах — чисто сказочный терем! Деревьев молоденьких сколько посадили — любо-дорого смотреть, глядите, как зеленеют — душа радуется! Памятники старые вон, тоже восстановили — ну, те, которым синие бошки откручивали и свои ставили. Теперь Железный всадник на человека стал похож, снова Первый Император нам путь указывает, а не козлобородый гад!

Привычка лоялистских эмиссаров увековечивать себя при жизни и называть своими именами улицы, города и веси и мне всегда казалась довольно странной. Черт его знает, может, потому у них ни черта и не получилось — из-за раздутого самомнения? Ну, и потому, что мы хорошо воевали, конечно, тоже.

На дворцовую площадь автомобиль въехал, шелестя шинами по брусчатке. Водитель опустил окно и кивнул дворцовой охране. Бравые усачи-преторианцы наскоро проверили днище, заглянули в салон, с удивлением обнаружив меня на переднем сиденье... Нам пришлось выйти: всё-таки они должны были проверить наши личности и провести осмотр вещей.

— Кузьма? — неверяще спросил я одного из караульных, вглядываясь в его лицо.

— Ва-а-аше... Благо... Превосходительство? Ну, поздравляю! — удалой вояка сверкал белыми зубами и щурил глаза.

Я не выдержал, шагнул ему на встречу, и мы обнялись. Черт знает , сколько не виделись, добирались из Наталя разными путями-дорожками... Приятно было видеть его живым и здоровым, да еще и в дворцовой охране!

— Да и ты, я смотрю, на месте не стоишь. Вольноопределяющийся?

— А то! — геройский преторианец явно гордился нашивками. — Через десять дней подпоручика присвоят!

— Теперь уже я тебя буду "благомордием" называть, так и знай! — ухмыльнулся я, вспоминая, как он изгалялся надо мной в Сан-Риоле.

— Ну, вы-то "сковордие" очень удачно проскочили, не дали мне потешиться! Цельный полковник, ну надо же! Большая шишка!

— Хо-хо.

— Ха-ха!

Вот за это меня начальство родной бригады терпеть не могло — за фамильярность с подчиненными. Подрывал, понимаете ли, многовековые устои, нарушал субординацию, позорил честь мундира. В башибузуки мне прямая дорога, а не в лейб-гвардию. Интересно, какого размера стали бы глаза у полковника Бероева, если бы он сейчас увидел меня в полном облачении?

Мы