торг шёл восточный.

Мылом песочным мы торговали,

и когда мылились им, знали:

грязь уйдёт, песок в воду канет,

а время нас всё равно обманет!

Вот так и текла неспешно

жизнь у турецкого побережья:

песочные часы, песочное мыло

и гарем у султана самый красивый.

Но мы в гаремах тех не бывали,

мы мылом песочным лишь торговали,

торговали мылом, на базаре сидели

и загадочно вдаль глядели.

Там, из-за синего океана

поднималось из под тумана

облако-рай,

а в нём караван-сарай

на верблюдах несёт поклажу —

сладкую, сладкую сажу.

Куда уж до неё мылу нашему из песка!

Ведь сладкая сажа — мечта.

Неистория

Я историкам писала:

не история нас не прощала,

не история загубила

на корню всю человечинку,

не история во зле тут подмечена.

Не история от края до края

чувство гордости у всех украла,

не история летит, куролесит,

не история по войнам и по мессам!

Не история — теория. А что же?

Не история, а то что много строже,

много строже, много гаже, много злее.

Неистория — она всех веселее,

неистория весёлая такая,

что такое грусть печаль не знает.

Неисторики лепили эти тропы,

неисторики, а мы у них — холопы.

Сказки и история наша

Сказка ложилась на сказку.

Какие-то злые присказки

вокруг сказок кружились,

в сказки они не сложились,

они сложились в рассказы —

сказочные пересказы.

Ты их понимай как хочешь,

но историю не переложишь:

в истории всё как-то серо,

лишь на подвиги смело

рыцари в бой пускались!

Рыцари не сдавались

и кусали народ голодный:

конный и пешеходный.

— Не проходите мимо,

мы разыгрываем пантомиму,

как шут отравил царя! —

вот и история вся.

А сказки кружились, сказки

строили детям глазки.

К сказкам мы их приучили,

на сказках и сами учились.

Сказки — дело хорошее,

в них простая история, сложная,

лишь бы заканчивалась чудесно!

Зайцы, русалки, принцессы,

чудовища и драконы.

Читай, подрастай, мой воин,

чтоб победить царя.

Вот и история вся.

Добро гуляющее

Добро, гуляющее по деревне и городу,

седина и бес ему в бороду,

недобрыми занималось делами,

зловещими мучило снами,

беспросветной накрывало тоской

и податью, как пеленой:

подать нищим, подать в казну,

подать сирым, подать попу.

Добро, гуляющее по деревне и городу,

сединой обеляло бороду,

прикрывало людские похоти,

грехи отмывало от копоти

и складывало в рядок:

грех за взятку, грех за стишок,

грех за убийство, грех за тираду.

— Не надо добра нам, не надо! —

кричал уставший народ. —

Засуньте себе его в рот,

и радости нам не надо!

Покладистая поклада.

Уходило добро… Провожаем,

дела свои обеляем —

выбелили набело.

Бес в ребро! Не надо нам

божьей милости от природы,

Не к добру добро народу,

хорошо и так жить в коем веке,

мы ж не люди, а всего лишь человеки.

Горе разливанное

Когда немного народу,

то это угодно богу,

а если народу дохрени;

то это угодно вере:

мол, всё хорошо у нас будет,

господь про нас не забудет

и природа лаской одарит,

дождями токо и вдарит,

а дождей тех будет дохери,

и это выгодно Вени —

спасателю из Дальноречинска.

Плакала ихняя реченька

и просила у неба разлиться,

да так чтоб слезами залился

каждый житель того Дальноречинска:

«Плохая у нас, дескать, реченька,

нехорошая, разливная

до острой боли большая,

а все москвичи — это сволочи,

у них не водится мелочи

на дальние регионы,

они в газ угарный влюблённы!»

— Ну да, — Масква отвечает

и торфом горящим встречает

новый век такой молодой. —

Для помоек недра открой,

мать родная природа!

«Да чтоб вы сдохли, уроды! —

природа злобно пугает

и лысой кроной качает

захеревшего дуба. —

Жаль, нет у меня на вас зуба.»

Но зря она так отвечает,

потому как зубы крепчают

у самого светила.

Лишь бы оно не убило!

Будем время ворошить

Будем жить, будем жить,

будем время ворошить,

а во времени песок

лишь сквозь пальцы… Занемог

грозный дядька постовой,

отпахав свой срок. Не мой

вымпел на суку повис.

Я сижу, латаю стих:

«Будем жить, будем жить,

будем время ворошить!»

А во времени стена,

очень прочная она,

туда смерду нет пути!

Ты стихи свои пиши

и не думай о былом.

Вечность в вечность соберём

и рассыпим Землю в прах,

а во всех твоих словах

мы найдём изъян могучий! —

смотрит демон вниз из тучи

и внушает: «Будем жить,

будем время ворошить

и не думать о делах

вседержителей. За страх!»

Рот зашей

Я сидела, зашивала

белой ниткою свой рот.

Дай мне, мама, покрывало,

я укрою им народ,

чтобы больше не просил он

пирогов и калачей,

чтоб на власти не гундосил,

говорю им: «Рот зашей!»

Рот зашей и не проси,

тихо сидя на печи.

Ты закройся в покрывало,

чтоб тебя я не видала,

не видала никогда!

Улетит моя душа

в бездну синюю навечно.

Рот зашью там неизбежно

у больной своей души.

Сверху крикну: «Не кричи,

не проси, народ убогий,

калачей, рублей… И чтобы

не орал ты никогда,

напущу я холода!»

Скинь мне, мама, покрывало

с поднебесья. И устало

облетев вокруг земли,

я проверю ваши рты.

Я там, где бой идёт

Не смотри ты на меня, как на историю,

я глаза закрою, акваторию

нарисую на прибрежной полосе,

в свою душу не пущу, иди ко мне!

Не ходи ко мне, не слышь меня,

услышь меня, я скорбь твоя

я боль веков,

месть городов!

Не люби меня, я не твоя,

люби меня,

я мамина и папина.

Никому не скажу, как тратила

свои века на пустоту.

Считай года, а я не тут.

Тут кругом города,

а мои глаза

в древней Руси

где калачи,

где труд и пот,

где бой идёт!

Нет к Истории вопросов

Я историю писала,

говорила: «Всех люблю!»

Я историю писала

чёрным мелом на полу.

Ах, какая история получалась:

в ней добро совсем не встречалось,

там, хорошо или плохо,

но каждый из нас прохлопал

в её движущей силе участие.

— Непричастие, непричастие! —

гудит история паровозом,

и нет у людей к ней вопросов.

Разговор с антиПризраком

антиВремя антимашет

антиАнгела крылом,

антиПризрак