Беломлинская Юлия Михайловна Любовь Втроем

ЛЮБОВЬ ВТРОЕМ

мальчикам восьмидесятых…

Глава первая

НАВСКИДКУ

Да нет, детей он, конечно, тоже любил. Тем более всему миру известно, что евреи очень любят своих детей. Это так же ясно, как и то, что у негров великолепное чувство ритма.

Подобные утверждения, они вроде как означают, что неевреи своих детей любят не очень, а у ненегров с чувством ритма полный завал.

В этом есть что-то неправильное.

Похоже, что любовь, по крайней мере к собственным детям, все же свойственна основной массе населения Земли. С чувством ритма дела, конечно, обстоят гораздо хуже…

Одним словом, Антон Белозор, будучи евреем, безусловно, любил своих детей. Но и его ближайший друг Ойгоев, будучи вепсом (это — коренное население карело-финской АССР, можно сказать, наши питерские индейцы), любил своих детей ничуть не меньше. И при этом он их постепенно нарожал аж троих, а Белозор — только двух. И никто не виноват, что в руках у Белозора была хлебная профессия скульптора, а в руках у Ойгоева малохлебная — поэта.

Антоша пару раз в жизни как следует напрягся. То есть наступил на горло по полной: Салехард, Тотьма, колхозные дома культуры, детские сады, оздоровительные комплексы: Ленины, Ленины, Ленины… Квартиру купил. Машину. И дачу построил. Потом уже можно было не мотаться по стране, можно было тихо сидеть в мастёре.

Лялька сказала, что больше ничего не нужно. Ну, это благородная Лялька так сказала. Ничего, мол, больше не нужно. Свежий воздух есть, и слава Богу. Это ей так казалось.

А что ей? Она ж не евреи, которые любят своих детей. Антоша-то точно знал, что детям необходим настоящий Еврейский отец.

При этом было ясно, что он на эту роль не тянет. У него в жизни были две роковые страсти, от которых он старался по мере сил и возможностей не слишком отвлекаться. Обе эти страсти не предполагали постоянного сидения дома с детьми, поэтому Антоша сообразил, что кроме как Ляльке Еврейским отцом в их семье быть некому, и продолжал еще немного напрягаться, впахивая в фонде на медленно угасающий коммунизм.

Денег хватало на то, чтобы Лялька могла не заморачиваться заказной работой и сидеть дома с детьми. А Антоша проводить время большей частью в мастёре, спокойно предаваясь своим роковым страстям.

Их у него, как мы уже говорили, было две.

Скульптура и бабы.

Этим отрицательный Антоша в корне отличался от положительного Ойгоева, у которого роковые страсти были: Пьянство и Машенька.

А поэзия являлась отходом основного производства, неким жмыхом, вырабатывающимся от водки и Машеньки. При этом страсть к Машеньке Ойгоеву удавалось утолять в полной мере, а страсть к пьянству сильно меньше. Машенька упорно не позволяла Ойгоеву ни спиться, ни даже просто запить: Ойгоев каждую ночь входил в Машенькино лоно, он не пропустил ни одной ночи, так сильна была его страсть к Машеньке, а в результате дети все рождались и рождались и как-то их надо было кормить.

Ойгоев все мечтал, что вот дети вырастут и тут-то он запьет по-настоящему, будет пить, как батя, каждый день — часов с четырех. Ойгоевский батя — старый вепс, тоже не сразу смог себе это позволить. Семья, война, работа… детей аж семеро, Ойгоев был последний, самый младший. В общем, как следует оттянуться раньше восьмидесяти все никак не удавалось, но зато сейчас бате было под девяносто и он квасил в свое удовольствие, в приятной компании соседей или часто навещающих его сыновей.

Ойгоев любил с папашей выпивать. И с Антошей выпивать любил, но Антоша ни малейшей страсти к пьянке не испытывал, а пил как все, в нормальном российско-питерско-богемном режиме, то есть много и часто: вечером дома с Лялькой, днем в мастёре с заказчиками или с приходящим в гости Ойгоевым — любимым другом. И конечно, с бабами.

Скульптура была первой ранней страстью Антоши. Он лепил сколько себя помнил, наверное, лет с трех. С семи ходил в керамический кружок при ЖЭКе, а в одиннадцать тетя Нора взяла его за ручку и отвела на экзамен в среднюю художественную школу при Академии художеств СССР. Сокращенно СХШ.

Лепка была с первого, то есть с пятого класса. Антоша навсегда запомнил этот класс — класс лепки. Деревянные столы на высоких ножках и в углу огромная ванна с сине-зеленой киммерийской глиной. Он никогда не видел столько глины. Сразу подбежал и запустил в нее обе руки. Антоше всегда и все хотелось потрогать.

Вот и баб тоже. А как только начинаешь их трогать, там внизу, примерно на полдороге от головы к пяткам, раз — и ружье навскидку. Ну и что дальше?

С этим Навскидкой непонятно как справиться. Но и ходить с ним по улице как-то неловко. Вот и приходилось засовывать его в бабу, после этого-то он хоть и ненадолго, но успокаивался. Тогда можно было некоторое время спокойно заниматься скульптурой.

Да, если б не беспокойный Навскидка, Антоша бы, ну честное слово, только любовался бы на женскую красоту, проводил бы по ней пальцами (а как же иначе, скульптор, он же видит не глазами, а пальцами, иначе какой же это скульптор?) и все. Больше ничего бы не делал. И был бы верный муж, как положено истинному христианину.

Антоша очень хотел быть истинным христианином, с тех пор как известный питерский донжуан и гуляка Пашка Ашкенази переехал в Москву, женившись на внучке замминистра, там, в Москве, влился в круг Высокой Богемы, познакомился с отцом Александром Менем, крестился и вернулся в Питер, чтобы привести к Богу питерских евреев. Питерские евреи его возраста в ту пору представляли из себя толпу матерщинников, распутников и пьяниц. То ли из Бабеля, то ли из Библии, (ну, там где про Содом и Гоморру).

Все это были здоровые загорелые мужики, ошалелые от собственного жизнелюбия, от мирного времени, от хорошего питания, оттого что на болгарских соках в городе выросло множество красивых баб с длинными ногами, а другие приподъехали поступать в институты со всех концов Империи, оттого что вокруг была странная "невер-невер лэнд", все эти двадцать лет нашей молодости, потом это время назовут Безвременьем. Когда было УЖЕ НЕ СТРАШНО, НО ЕЩЕ БЕСПЛАТНО. Умирающий коммунизм и зарождающийся капитализм. Дом без хозяина. И можно было самим хозяйничать. Они бросали свои дипломы технических вузов и шли поварами в поезда или брали на откуп "прием тары", или пункт сдачи вторсырья. Из докторов уходили в санитарные врачи, из скрипачей в ресторанные таперы. Из инженеров в карточные "каталы". Делали бабки и пропивали их с длинноногими, длинноглазыми блондинками, местными или лимитой, это было неважно. Самыми популярными личностями в этом кругу были не поэты и писатели, а врачи-венерологи,