Александр Кузнецов-Тулянин Идиот нашего времени

Моей Лиане

I. Сошников

Город был на три века старше самой ветхой летописи. Ни в каких строчках не вписалось имя того, кто срубил первое бревно и сложил первую полуземлянку, из которой проросли в белый свет избы, терема, детинцы, от которой протянулись на стороны тропы, улицы, бульвары. Да и кто бы поверил в первого горожанина — он был всего лишь истаивающей легендой-небылью, ведь каждый новый человек думал, что только ему принадлежит время и вселенная. И лишь редкая чуткая душа могла найти в городе одно из тех мест, которое способно вместить в себя столетия, — воронку времени, куда стекает прошлое и будущее города. Древний храм это, или старый рассыпающийся дом с подвалами и чердаками, или глухой угол на заросшем кладбище — специально такое место не найдешь, оно откроется внезапно, но когда ты окажешься там, то неожиданно для самого себя вдруг увидишь многовековую изнанку города.

Игорь Сошников приоткрыл для себя дверцу времени в том возрасте, когда молодость первый раз соприкасается с наплывающей издали старостью, превращаясь в зрелость. Для него это был особенный день. Куча неприятностей разом свалилась на его голову, по каким-то мистическим законам концентрируясь во что-то совсем уж скверное, граничащее едва ли не с погибелью. И при этом Сошников отмечал про себя одну странность: он будто заранее ощущал тот плачевный итог, к которому в тот день его вела злая судьба. Да только он ничего не мог поделать ни с собой, ни с окружающей действительностью, а даже напротив, будто назло всему свету и, конечно уж, на зло самому себе делал все шиворот навыворот: там, где нужно было остановиться, переждать или вовсе повернуть назад, он пер нахрапом вперед; там, где нужно было попридержать язык за зубами, его подталкивало наговорить слишком много лишнего.

Конечно, подобные роковые деньки, когда земля вылетает из-под ног, выпадают на долю каждого, кому-то даже по несколько раз в его нескучной жизни, и когда вас подстережет такой день — только вопрос времени. Хотя можно было рассудить и так, что в ряду скверных событий, настигших Сошникова, не было никаких мистических совпадений и предначертаний. Потому что куда же еще может судьба завести человека, если он вдруг решит, что способен опрокинуть неудобное мироустройство. Незадача в том, что не каждому удается в такой день перемахнуть на другую сторону своего персонального болотца и проснуться следующим утром. Впрочем, если не проснулись, то и взятки гладки — где-нибудь снаружи, над вашей сомкнувшейся тьмой, так и прозвучит с фатальной грустью: судьба. Если же человеку посчастливится судьбу перехитрить, он будет совершенно уверен, что с ним произошла грандиозная подмена: и сам он окажется совсем другим, и весь окружающий мир поменяет облик.

* * *

В слякотный мартовский день Игорь Сошников и его хороший приятель Вадим Земский распили в редакции городской газеты бутылочку водки. Отчего же и не распить, если за час до этого Сошникова заставили написать заявление «по собственному». А уж откушав водочки и умеренно поскандалив напоследок с бывшим начальством, приятели отправились в гости к коллегам-журналистам Алексею Кореневу и Нине Смирновой.

У несколько выбивавшейся из обывательских стандартов пары (Алексей Коренев был на двадцать пять лет старше Нины) за месяц до этого родилась дочь. Разумеется, приятелей в гости не ждали, намерение поздравить счастливых родителей было только поводом, чтобы найти теплый угол. Заглянуть же к старому Кореневу приятели считали незазорным ни при каких обстоятельствах. В свое время Алексей Николаевич Коренев пестовал молодых репортеров, был для них чем-то вроде наставника. Но если не кривить душой, то был их собутыльником — одним из тех добрых и мудрых старших собутыльников, «стариканов», которые часто затесываются в молодые компании, играя роль умудренных патриархов, у которых, на самом деле, просто губа не дура выпить на дармовщинку.

Сошников и Земский на маршрутке проехали несколько остановок. Вышли в историческом центре, который, как это повелось в зажившихся городах, давно потеснился к задворкам, уступив почетные места новым кварталам. Впрочем, старые улочки тоже пытались угнаться за временем: парадные фасады бывших дореволюционных доходных и торговых домов, прошедших испытание советским аскетизмом, побывавших складами, коммуналками и мелкими совконторами, вновь вздымались на гребень торгового рая. Здесь пестрели кустарно оформленные разноцветные вывески ЧП и ООО, среди которых в полстены размещалась голубая надпись: «Мир сантехники» — в обрамлении сверкающих раковин и смесителей. Рядом красовался другой плакат: среди больших китайских фонарей сидела на низком диванчике обнаженная девица, стыдливо сжимавшая коленки и прикрывавшая ручкой грудь. От ее вжатого животика и до самого угла дома крупными красными буквами тянулось: «Спальная мебель Аэлита». В самом же центре рекламного балагана был втиснут покоробленный фанерный щит с намалеванной черной надписью без претензий: «Метизные товары. Опт и розница».

Приятели, жестикулируя и переговариваясь, направились к старой улочке. Оба эти человека в тридцать пять лет все еще верили в собственную гениальность. Они были во многом схожи: манерами, речью — схожие интонации, словечки. Оба не очень высокие, крепкие, худощавые — те самые люди, которые наливаются здоровьем с детства, проходясь понемногу по всевозможным спортивным секциям, добавляя по два года армии, поскольку они взрослели в те времена, когда служба в армии означала только то, что ты не инвалид. Даже хмельные, они выдавали энергичную пружинистость, их небрежность и некоторая расхристанность — лихо сдвинутые на глаза вязаные шапочки, расстегнутые полуспортивные куртки, болтающиеся шарфы — выявляли вовсе не утомленную неряшливость, а скорее нежелание встраиваться в трезвую систему мер. Обычно в таких людях до солидных лет сквозит легкость в сочетании с неизбывной шалостью. Если обстоятельства заставляют такого человека напялить модный костюм и затянуть на шее красивую удавку, то и тогда сквозь твидовую броню просматривается что-то подростковое, воспитанное в суровости советских подворотен, советских семей и советской же школы. У Игоря Сошникова отголоском бесшабашных годочков была рассеченная переносица с заметным горбиком под кавказца — результат перелома от удара свинчаткой. У Вадима Земского из боевой юности — шрам над бровью от точного попадания в лоб обломком кирпича. Хотя Сошников на кавказца не походил, в