Владислав Валентинович ПЕТРОВ
Очень мелкий бес
(роман)
Чтобы быть свободным, достаточно
чувствовать себя свободным
Вольтер
1
Ровно в десять, как обычно, президент и один из совладельцев издательства «Проза» Виктор Васильевич Игоряинов, высокий и тучный, но сохранивший подвижность человек в костюме цвета тронутой солнцем лососины, быстрым шагом прошел в свой кабинет мимо секретарши Людочки. Дверь за Игоряиновым не успела захлопнуться, как тут же опять открылась, и в предбанник высунулась его голова — значительно ниже, чем ей полагалось быть, если учесть внушительный рост Виктора Васильевича; из этого следовало заключить, что он стоял, сильно согнувшись.
— Людочка, я, кажется, забыл поздороваться. Извините, пожалуйста... — сказала голова покаянно и склонилась еще ниже, а затем стала подниматься вдоль косяка, будто была прикреплена к нему. — И вот еще что: ко мне должен человек подойти, Каляев Андрей его зовут, отчество — Николаевич, так пусть посидит немножко — мне нужно сделать несколько звонков. Чаем его напоите пока, что ли...
Игоряинов притворил дверь и, судя по характерному щелчку, повернул ручку так, что открыть теперь можно было только изнутри.
Людочка неодобрительно покосилась туда, где секунду назад торчала голова президента. Гримаска на кукольном личике говорила о том, что ей эти извинения до лам почки и оставь даже Игоряинов дверь настежь, то и тогда он был бы ей нужен черта с два. Шефа своего Людочка решительно не уважала, хотя и жалела — за исключением тех редких минут, когда Виктор Васильевич впадал в беспричинный гнев и показы вал, кто в доме хозяин. В остальное же время он вел себя чрезвычайно тихо, был до приторности деликатен, разговаривал с сотрудниками спертым голосом и часто испытывал необъяснимое желание перед кем-нибудь извиниться. Четко улавливая та кие моменты, Людочка сразу начинала капризничать, и тогда Игоряинов бросал все дела и бежал к ближайшему киоску, чтобы купить что-нибудь вкусненькое. Возвратившись, он долго переступал с ноги на ногу перед ее столом, потом протягивал коробочку конфет и говорил искательно:
— Мир?..
Людочка как бы нехотя принимала дар, но после могла еще пару часов демонстративно болтать с подругой, занимая телефон, а Игоряинов, которому нужно было срочно позвонить по делу, терпеливо ждал. Увы, дела «Прозы» шли под гору и ради экономии количество телефонных номеров пришлось сократить. Игоряинов лично подал тому пример, отказавшись от второго, «секретного» номера.
Людочка любила спокойные утренние часы, когда Игоряинов по обыкновению замыкался у себя в кабинете и безостановочно звонил куда-то или клацал по клавиатуре — он все время звонил или клацал, — а прочие сотрудники еще не появлялись, поскольку подстраивались под директора и второго совладельца издательства Олега Мартыновича Любимова, приезжающего ближе к полудню и засиживающегося на работе до позднего вечера. В этом смысле самая тяжелая роль доставалась Людочке, которая хотя и считалась секретарем Игоряинова, выполняла секретарские обязанности и при Любимове — словом, была слугой двух господ и вынужденно приходила рано, а уходила поздно. Любимов придирчиво следил, чтобы Людочка не покидала рабочее место после ухода Игоряинова. Столь очевидное неудобство компенсировалось относительно высокой зарплатой и полезной близостью к начальству.
Обычно в прекрасные утренние часы Людочка доставала из нижнего ящика книжечку из серии «Любовный роман» издательства «Эдем» и, расположив ее между деловыми бумагами так, чтобы при необходимости можно было легко изобразить трудовое кипение, погружалась в мир яростных страстей, для которых Людочка, собственно, и родилась на свет, но которые до сих пор почему-то обходили ее стороной. Показывать книжечку было нельзя ни Игоряинову, ни тем более экспансивному Любимову. Оба при виде подобной литературы кривились, будто ели лимон без сахара. Особенно стимулировало такую реакцию то, что эдемовский «Любовный роман» шел нарасхват, а продукция «Прозы» расходилась вяло и частенько возвращалась из магазинов на издательский склад. Штука состояла в том, что «Проза» выпускала, повинуясь вкусу своих владельцев и руководителей, исключительно высоколобую литературу, а все их попытки издать что-либо «для денег» — календарь с кошками или открытки с артистами — приводили к провалам.
Итак, Людочка достала заветную книжку, вложила ее в раскрытый журнал «Ньюсуик» с интервью Игоряинова и прикрыла наполовину приглашением на имя Игоряинова участвовать в каком-то «круглом столе»; но только она нашла страницу, на которой остановилась вчера, как на пороге Людочкиной комнаты возник человек. Легкая небрежность в его одежде выдавала артистическую натуру, а выражение лица говорило о том, что он чем-то сильно недоволен.
— Нохѵ до уои до? — сказал человек и уставился на Людочку.
Людочка подумала: «Иностранец»— и стала искать в памяти соответствующую фразу на английском, ибо иностранцы в «Прозе» редкостью не были и Людочка, хотя и не знала ни одного иностранного языка, тем не менее могла отличить одно европейское наречие от другого и помнила несколько приветственных фраз на английском, немецком и французском. На этот раз, однако, нужная фраза, как назло, на ум не шла, и гость с любопытством следил за ее поиском, поскольку весь процесс отражался на Людочкином смазливом личике; когда же фраза была найдена и уже готовилась слететь с пухлых Людочкиных губ, он произнес:
— Не мучайтесь, прекрасная девушка. Я и сам языков не знаю... Этот ваш у себя? — И ткнул указательным пальцем в дверь кабинета Игоряинова.
— Вы Каляев? — спросила Людочка.
— Каляев, Каляев... — сердито ответил человек. — Откуда это вы знаете, что я
Каляев?
— Виктор Васильевич просил вас подождать. А пока могу предложить чай или кофе... Правда, у нас растворимый.
— Так что же мешает ему принять меня? Мы договаривались на десять часов, и я опоздал на минуту лишь потому, что этот ваш Виктор Васильевич закрыл лифт перед моим носом.
Посетитель явно бравировал своим пренебрежительным отношением к Игоряинову.
— Если вам назначено, вас примут, — сказала Людочка сухо; разговор отвлекал ее от книжки.
— Угу, — мрачно сказал Каляев и опустился на стоящий возле стены стул с поло манной спинкой. — Мне назначено, и меня примут. Надежда умирает последней. Лад но, давайте ваш кофе!
Людочка тяжко вздохнула. Ей очень хотелось сказать, что она секретарь — и не просто