- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (40) »
мае, шел я на тайное совещание, тут меня и схватили на Историческом бульваре. В участке, как полагается, обыскали до ниточки, нашли американский браунинг с глушителем, четыре фальшивых паспорта на разные имена. Я их должен был передать представителю подпольного ревкома. Бросили меня в подвал, а ночью вызвали на допрос. Как меня допрашивали, рассказывать не буду. Скажу только, что с допроса в камеру своими ногами я дойти не мог. Два конвоира приволокли меня, словно барышню, под ручки и швырнули в угол.
— Тебя били? Да? — хрипло спросил Юрась.
— Коса от отбивки острее становится! Слушай дальше. Таскали меня на допросы каждую ночь. Хотели узнать адреса подпольных явок и кто в ревкоме состоит. На этих допросах мне и… повредили легкие. А как увидели, что от меня ничего не добиться, — испугались. Знаешь, чего испугались? Что я умру раньше, чем меня казнят. И решили повесить меня в первое же воскресенье!..
Побледневший Юрась смотрел на отца большими синими глазами.
— О приказе этом подпольщики узнали в субботу утром. У нас в контрразведке у белых свой человек работал — комсомолка Юлька, то есть Юлия Марковна, — теперь она жена дяди Ивана. На машинке там стучала. Она и сообщила ревкому. Да-а… Вот так, значит… А в субботу в полночь к участку привели новых арестованных. Их было человек восемь. Конвой — три солдата и офицер с георгиевским крестом. Подвели арестованных к участку — там, конечно, часовой. Поручик на него с кулаками:
«Спишь на часах! — и раз ему по уху! — Завтра же будешь в штрафной роте!»
Солдат от испуга понять ничего не может, лепечет что-то. А поручик командует:
«Ефрейтор Губин! Взять у негодяя винтовку! Останешься за него на часах. А ты, ворона, становись к арестованным, сейчас сдам тебя караульному начальнику».
Ввели арестованных в участок — там, как полагается, сидит дежурный офицер.
«Принимайте задержанных!» — командует поручик.
Дежурный прямо подскочил:
«Опять арестованные! У нас все камеры забиты! Откуда они?»
«Задержаны в облавах. Надо проверить личности».
Дежурный — свое:
«Некуда их сажать. Ведите в другой участок. Там свободнее. Сейчас узнаю по телефону…»
Не успел дежурный крутануть телефонную ручку, как увидел нацеленный в лоб наган.
«Руки вверх!» — командует поручик. И все арестованные выхватывают из карманов револьверы. В это самое время входит в дежурку штабс-капитан из контрразведки. Тот самый, что меня допрашивал, зверствовал надо мной. Вошел, шкура, остановился у дверей, понять ничего не может. Еще бы! У штатских в руках револьверы, а дежурный офицер стоит с поднятыми руками. «Эт-то что такое?» — спрашивает штабс-капитан и хватается за кобуру. «Ишь любопытный!» — говорит поручик да как хрястнет его кулаком по скуле, тот и грохнулся, что чугунный столб. Полный нокаут! А дальше было просто. Заперли беляков и начали выпускать арестованных. Я в тот час сидел уже в особой одиночке — для смертников. Спать, конечно, не спал. Какой тут сон — жить осталось до зорьки! Вдруг слышу в коридоре голоса… Ясно, за мной пришли! Потащут, думаю, меня, как телка на живодерню. Решил, — хоть одного гада прикончу перед смертью. Вот ключ в дверях заскрипел, дверь распахнулась, вваливается усатый офицер, в руках наган. Я на него — и за горло! Он даже не пошатнулся: ослабел я в тюрьме, совсем силенок не стало. Оттолкнул меня усатый поручик, сам командует: «Волоки его, ребята!» Схватили меня, потащили из камеры. В коридоре смотрю — тащут меня свои же товарищи-подпольщики. «Шагай быстро! — кричат. — Дел еще по горло». А поручик — раз! — и сорвал с себя усы. Бог ты мой, да это же Ваня Коробов! Дальше — как в кино! Освободили наши подпольщики двадцать большевиков. Ушли мы в горы, и много неприятностей имел потом от нас Черный барон Врангель. А Ваня Коробов получил с тех пор подпольную кличку — Поручик. — Тимофей Петрович глубоко вздохнул. — Давненько не видел я Ваню. Шестнадцатый год пошел, как расстались… — Значит, он спас тебя? От смерти? — Спас… И ты должен всегда об этом помнить. Потому что нет большего греха, чем неблагодарность.
Юрась был убежден, что дядя Иван — высокий, широкоплечий, с густыми черными усами. А Коробов оказался невысоким, светловолосым, быстрым в движениях, а что касается усов, то их у него не было. — Сбрил перед отъездом, — уверял он. — Боялся, что Тимофей набросится! Владлен на отца не походил. Темные густые волосы его вились мелкими завитками, большие черные глаза смотрели внимательно и как будто печально. — Вылитая Юлия! — восклицал Тимофей Петрович. — Твоего — ничего! — Он смотрел на ребят и удивлялся: — Какие хлопчики! Мы с тобой такими же были, когда встретились в школе. Помнишь, Иван? — Эва придумал, — «такими»! Куда нам до них. Они вон театры свои имеют, пионерские дворцы, лагери, газеты, видишь, у них имеются собственные, кружки разные. Мой Владька фехтованьем занимается. Подумай только! — То верно! Мы в их годы даже и не знали про такое. Фехтовали не рапирами, а кулаками больше. Помнишь наши драки?! Юрась и Владик сидели в соседней комнате, они слышали, как отцы их, предаваясь воспоминаниям, то и дело взрывались смехом. Мальчики никак не могли понять, что их так веселит. — Помнишь, — спрашивал Тимофей Петрович, — ты в чужой виноградник ночью залез, а сторож всадил тебе пониже спины заряд крупной соли? Ох и визжал ты! — Конечно, помню! — кричал полковник, и оба заливались смехом. — А помнишь, как ты с лодки нырял? — Это когда же? — Когда о камень головой трахнулся! — Я думал… я думал, — доносится сквозь смех голос Ивана Васильевича, — я думал, что у меня черепушка треснула! А помнишь, как ты схватил кол по русскому? — Это когда же? — Неужели не помнишь? На уроке чтения. Там в конце предложения стояли буквы: «и т. д. и т. п.». Учитель спрашивает: «Скажи, Марченко, что означают эти буквы — „и т. д. и т. п.“? Знаешь ли ты их значение?» Ты нахально отвечаешь: «Знаю. Это сокращенно означает: „И таскать дрова и топить печь!“ Он тебе и вляпал кол! На этот раз засмеялись и ребята… — Веселый у тебя батька! — сказал Юрась. Он еще не знал, о чем говорить с ленинградским гостем, но ему хотелось сказать Владику что-нибудь приятное, и он сказал: — Дядя Иван спас моего отца от смерти… — Знаю, папа рассказывал. Он говорит, что дядя Тима — герой. Белые его пытали, а он ничего не сказал им. Белые говорят: „Выдашь коммунистов — освободим. Не выдашь — повесим“. А он говорит: „Вешайте, только скорее, пока вас самих не повесили!“ — Про это батя мне не
«Руки вверх!» — командует поручик. И все арестованные выхватывают из карманов револьверы. В это самое время входит в дежурку штабс-капитан из контрразведки. Тот самый, что меня допрашивал, зверствовал надо мной. Вошел, шкура, остановился у дверей, понять ничего не может. Еще бы! У штатских в руках револьверы, а дежурный офицер стоит с поднятыми руками. «Эт-то что такое?» — спрашивает штабс-капитан и хватается за кобуру. «Ишь любопытный!» — говорит поручик да как хрястнет его кулаком по скуле, тот и грохнулся, что чугунный столб. Полный нокаут! А дальше было просто. Заперли беляков и начали выпускать арестованных. Я в тот час сидел уже в особой одиночке — для смертников. Спать, конечно, не спал. Какой тут сон — жить осталось до зорьки! Вдруг слышу в коридоре голоса… Ясно, за мной пришли! Потащут, думаю, меня, как телка на живодерню. Решил, — хоть одного гада прикончу перед смертью. Вот ключ в дверях заскрипел, дверь распахнулась, вваливается усатый офицер, в руках наган. Я на него — и за горло! Он даже не пошатнулся: ослабел я в тюрьме, совсем силенок не стало. Оттолкнул меня усатый поручик, сам командует: «Волоки его, ребята!» Схватили меня, потащили из камеры. В коридоре смотрю — тащут меня свои же товарищи-подпольщики. «Шагай быстро! — кричат. — Дел еще по горло». А поручик — раз! — и сорвал с себя усы. Бог ты мой, да это же Ваня Коробов! Дальше — как в кино! Освободили наши подпольщики двадцать большевиков. Ушли мы в горы, и много неприятностей имел потом от нас Черный барон Врангель. А Ваня Коробов получил с тех пор подпольную кличку — Поручик. — Тимофей Петрович глубоко вздохнул. — Давненько не видел я Ваню. Шестнадцатый год пошел, как расстались… — Значит, он спас тебя? От смерти? — Спас… И ты должен всегда об этом помнить. Потому что нет большего греха, чем неблагодарность.
Юрась был убежден, что дядя Иван — высокий, широкоплечий, с густыми черными усами. А Коробов оказался невысоким, светловолосым, быстрым в движениях, а что касается усов, то их у него не было. — Сбрил перед отъездом, — уверял он. — Боялся, что Тимофей набросится! Владлен на отца не походил. Темные густые волосы его вились мелкими завитками, большие черные глаза смотрели внимательно и как будто печально. — Вылитая Юлия! — восклицал Тимофей Петрович. — Твоего — ничего! — Он смотрел на ребят и удивлялся: — Какие хлопчики! Мы с тобой такими же были, когда встретились в школе. Помнишь, Иван? — Эва придумал, — «такими»! Куда нам до них. Они вон театры свои имеют, пионерские дворцы, лагери, газеты, видишь, у них имеются собственные, кружки разные. Мой Владька фехтованьем занимается. Подумай только! — То верно! Мы в их годы даже и не знали про такое. Фехтовали не рапирами, а кулаками больше. Помнишь наши драки?! Юрась и Владик сидели в соседней комнате, они слышали, как отцы их, предаваясь воспоминаниям, то и дело взрывались смехом. Мальчики никак не могли понять, что их так веселит. — Помнишь, — спрашивал Тимофей Петрович, — ты в чужой виноградник ночью залез, а сторож всадил тебе пониже спины заряд крупной соли? Ох и визжал ты! — Конечно, помню! — кричал полковник, и оба заливались смехом. — А помнишь, как ты с лодки нырял? — Это когда же? — Когда о камень головой трахнулся! — Я думал… я думал, — доносится сквозь смех голос Ивана Васильевича, — я думал, что у меня черепушка треснула! А помнишь, как ты схватил кол по русскому? — Это когда же? — Неужели не помнишь? На уроке чтения. Там в конце предложения стояли буквы: «и т. д. и т. п.». Учитель спрашивает: «Скажи, Марченко, что означают эти буквы — „и т. д. и т. п.“? Знаешь ли ты их значение?» Ты нахально отвечаешь: «Знаю. Это сокращенно означает: „И таскать дрова и топить печь!“ Он тебе и вляпал кол! На этот раз засмеялись и ребята… — Веселый у тебя батька! — сказал Юрась. Он еще не знал, о чем говорить с ленинградским гостем, но ему хотелось сказать Владику что-нибудь приятное, и он сказал: — Дядя Иван спас моего отца от смерти… — Знаю, папа рассказывал. Он говорит, что дядя Тима — герой. Белые его пытали, а он ничего не сказал им. Белые говорят: „Выдашь коммунистов — освободим. Не выдашь — повесим“. А он говорит: „Вешайте, только скорее, пока вас самих не повесили!“ — Про это батя мне не
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (40) »