комнаты вытаскивает полуодетую девицу с филфака, отпихивает на коридор и захлопывает дверь. Она стучится в дверь, орёт как резаная: ты мне джинсики обещал! Если такова политика «дружбы народов», то она удалась.

— Назови фамилию и курс этой блядушки.

— Не дождётесь. Играем по-крупному. Для мелких доносов вербуйте кого-то из молодняка. А… и чуть не забыл. Передайте Аркадию, — он отдал, наконец, фальшивое милицейское удостоверение. — Николай! У меня есть пожелание. Нет, даже условие. О моей работе на вас знает толпа людей. Вы, Сазонов, Аркадий, техник, делавший мне ксиву. Хватит! Я на связи только с вами и, может быть, с Сазоновым. Пусть художественный руководитель с маузером Дзержинского даже не знает, что в «Песняров» внедрён новый сексот.

— Пока ничего не могу обещать.

— Обещайте другое. Если имела место необычная смерть, наверняка производилась проверка прокуратурой. Или возбудили уголовное дело, или отказали в возбуждении. Истребуйте копию.

— Мало времени прошло. Наверно, ещё нет постановления, только рапорт Волобуева, он их сопровождал. Парень захлебнулся рвотными массами в пьяном виде. Мерзкая, постыдная гибель.

— Странно. Пьют очень многие. Захлёбываются — единицы. Почти никто. В учебнике криминалистики пишут, что так иногда маскируют убийство. Но, сами понимаете, практического опыта у меня нет, а книжные знания — это просто книжные. Ещё раз: истребуйте документы.

Егор вышел из машины. Со временем нужно обзавестись своей. С грузинских денег мог бы позволить себе слегка уставший «Москвич». Но как объяснить, откуда деньги?

х х х

Валик Бадьяров взял гитару и запел:

А мне почти не верится,Что мы могли не встретиться,Могли совсем не встретиться,И друг друга не увидеть…[2]

— Бэдя! Это же попса ниже плинтуса, — сказал Анатолий Кашепаров, и сразу не понять было, чего больше в его словах — презрения к примитиву, к которому опустился бывший участник «Песняров», или тихой зависти от того, что Мулявин заставляет исполнять всё более сложные композиции, массовому слушателю непонятные. Народу подавай «Вологду», «Беловежскую пущу», «Александрину», «Касiў Ясь канюшыну».

— Муля! Тебе тоже не нравится?

Мулявин без длинной хламиды, стилизованной под одеяния литовской шляхты, в свитере и джинсах выглядел непривычно для поклонников. Он бережно поставил свой «Гибсон» и приблизился к Валентину.

— Неплохо. Но мы растём над собой. Я каждое утро просыпаюсь часов в пять и слушаю музыку. Внутри себя. С каждым годом она сложнее. На потребу публике пусть звучит «Вологда». А понимающим — «Гусляр». Ты же консерваторский музыкант, и то до «Вологды» без нас не дотянул. Поэтому, Бэдя, при всём хорошем к тебе моём отношении, не мешай репетиции. И никакой совместной программы у нас с группой Бадьярова не будет. Ты уже раз возвращался и снова ушёл, неужели ничего не понял? Нам не по пути. Приходи вечером, посидим, нальём по маленькой. Помянем заодно. У нас помощник звукача умер, Денис. А, ты его вряд ли знаешь.

Бадьяров пожал им руки и удалился, разочарованный, из филармонии. Здесь он поймал кусочек славы на самом восхождении «Песняров». Ни «Сябры», ни его нынешняя группа до такого уровня не поднимутся.

Кашепаров и Пеня стали у микрофонов.

— Слышал бы он, что мы пишем Бёрнса, — усмехнулся Владик Мисевич по прозвищу «Змей». — Давайте не мудрить с аранжировками. Пусть будет попсовее.

— Давайте не давайте, — оборвал его Мулявин. — Ты не Леннон и не Маккартни. У нас нет Леннона и Маккартни. Только Игорь Лученок. Всё! Работаем. Зубоскалить будем позже.

Новичок Боря Бернштейн, расположившийся позади вокалистов с шикарной бас-гитарой «Фендер», предметом зависти абсолютного большинства ансамблей СССР, тихо спросил Змея:

— А чего Бэдя ушёл?

— Самостоятельности захотел. Да и КГБ считал его диссидентом. Длинный язык у Бэди. С таким кадром проблемы выезда за рубеж.

Тем временем Владимир дал знак — пишем. После длинного вступления он шагнул к микрофону и начал петь:

Когда, бесцветна и мертва,Летит последняя листва,Опалена зимой,Опалена зимой.И новорожденный морозКусает тех, кто гол и бос,И гонит их домой…[3]

Музыку к этой песне написал не Лученок, а клавишник ансамбля Игорь Паливода. Была она незатейлива и вполне органична, но Мулявин с Паливодой сопроводили её таким длинным проигрышем в начале, что она воспринималась как нечто артхаусное, на редкий и изысканный вкус. Отнюдь не лёгкая-развлекательная, как её задумал шотландский поэт XVIII-го века. Мулявину не давали покоя лавры Давида Тухманова, организовавшего успешный диск-гигант своих песен «По волне моей памяти», в том числе со столь же древними словами. Не только основной мотив, но и аранжировки у Тухманова были на высоте. Мулявин пошёл не по пути простоты и попсовости, а максимального усложнения основной темы и аранжировок.

«Песняры» пели, крутились бобины бытового магнитофона «Грундиг», прогоняя ленту со скоростью 19 сантиметров в секунду. У самого обеспеченного ансамбля страны не нашлось средств на нормальный многодорожечный, использовали обычный стерео. Но Мулявин и не ставил задачу записать со студийным качеством. Он намеревался отдать бобину с альбомом «Весёлые нищие» на одобрение во Всесоюзную фирму звукозаписи «Мелодия», штамповавшую пластинки «Песняров» десятками миллионов, и те разлетались как горячие пирожки. Выделят время между гастролями, и ансамбль запишет «Весёлых нищих» в Москве, в успехе музыкант не сомневался.

Когда закончили, и звукач принялся отключать аппаратуру, Кашепаров напомнил:

— В пятницу девять дней по Денису.

— Замётано, — кивнул Мисевич. — Скажу Данику, чтоб резервировал столики в мотеле.

Пенкина, третья супруга Мулявина, неотрывно присутствующая на репетициях, нервно поднялась со стула.

— Володя! Это обязательно?

Владимир Георгиевич глянул на супругу, потом на ребят. Решился.

— Светочка! Не по-людски не вспомнить. Он столько лет с нами. Обещаю: всё будет в рамках.

— Ты всегда обещаешь… — прошипела Пенкина, и музыканты поняли, что она уступила.

Конечно, поехать в мотель, устроив весёлую автогонку по пути туда, в ресторане принять на грудь и не менее весело мчаться обратно в Минск можно и без Мули. Но ему же тоже хочется! Чтоб во хмелю освободиться от диктата супруги.

До пятницы все вечера были заняты, после репетиции — два выступления в день. Чтобы отработать ставку, а у Кашепарова и Мисевича, например, она равнялась всего ста десяти рублям, требовалась отыграть десяток концертов. «Песняры» не брали отпусков. Месяц-два, проведённых дома в течение года, причём не подряд, а урывками, можно было считать