Олег Борушко
Мальтийский крест
Олег Матвеевич Борушко родился в 1958 году. Окончил МГИМО, Литературный институт им. М. Горького. С 1994 по 1998 год жил на Мальте, с 1998 года — в Англии. Изданы сборники стихов, повести, стихотворные переводы со старояпонского и китайского языков, историко-туристический триллер «Мальта. Личное дело».
Любовь на просторах великой империи сродни поездке на почтовых. Звонкая при выезде из деревни, упоительная на разгоне; в виду губернского города уже привыкшая к ухабам, она осеняется венцом полноцветной радуги с приближением к столице, славе, могуществу.
Меж подданных малой державы — любовь подобна маяку: ровными вспышками после минутных затмений, она подчиняется воле смотрителя, зато не зависит от ветра, от моря, от непогоды.
Лев Толстой. Черновые материалы к «Анне Карениной»
1
Маяк в Большой Гавани Мальты работал как часы.
Двадцатипятилетний граф Джулио Литта, приняв с вечера команду над караулом порта, расположился поужинать.
В старом здании таможни, сложенном еще Жаном Ла-Валеттой, было сыро.
— Нет, это не христианский остров! — заявил Робертино после первой мальтийской ночи семь лет назад. Он ненавидел влажные простыни почти так же сильно, как ревнивых мужей. — Это, ваше сиятельство, наоборот!
— Н-наоборот? — рассеянно отозвался тогда Литта.
— Чистой воды турецкая баня! — заявил Робертино.
Джулио отстегнул шпагу, прислонил к столу. «Упадет», — подумал он. Грузно сел на скамью, заложил ногу за ногу, расстегнул у горла красный супервест.
Скрипнула дверь. На цыпочках вошел Робертино, поставил поднос с вареной лампукой
[1]. Джулио поморщился.
— Пост еще только завтра! — отрезал Робертино. — Съешьте рыбки! Вы себя в гроб загоните!
Джулио обвел глазами стены таможни.
— Вот именно — чем не гроб? — пропел коротышка Робертино. — Загнешься от тоски среди этих камней, еще и не есть. Эх, то ли дело в Милане!.. Корабль, между прочим, эчеленца
[2]. И здоровенный.
Джулио разломил хлебец, стал медленно жевать, покачивая сапогом. Тонко позванивала шпора.
— А флагов не видать, — с удовольствием добавил слуга и принялся терзать громадные черные усы, распущенные веером по неаполитанской моде.
Дверь вновь распахнулась, в комнату втиснулся брат-оруженосец размером с двух Робертино, поставленных друг на друга. Он был без усов, зато с бакенбардами.
— Ваше превосходительство, иностранец на рейде…
Шпага поехала по краю стола и грохнулась со звоном.
— По огням — военный, — продолжал навытяжку караульный. — Фрегат, ваше превосходительство.
Джулио перестал жевать.
— Ф-фрегат? — сказал он.
Брат-оруженосец покосился на Робертино.
— Эчеленца, так ведь ужин… — Робертино опасливо ступил шаг назад. — Фрегат-то уже здесь, а ужин-то еще… — он посмотрел Джулио прямо в живот.
Даже сидя Джулио Литта возвышался над слугой на добрый фут.
Граф тяжело и спокойно глядел на Робертино. «Как якорь на креветку», — образно думал тот, отступая все дальше.
— Лодка, раз пришла, уже никуда не денется, — бормотал слуга. — А рыбка остынет…
Правый ус у него стал непроизвольно подергиваться.
— Двое суток ареста, — сказал Джулио. — Еще раз повторится — отрежу усы.
Доскакав до форта Святого Эльма, Джулио взобрался на смотровую башню и навел подзорную трубу в кожаном пояске на сырую мальтийскую темень.
2
В ночь на 20 января 1789 года русский фрегат «Святой Николай» встал на рейде Валетты.
— Эк мигает ровно. — Волконский передал трубу капитану. — Что жгут на маяке, интересно?
— Известно что — магний. Прикажете шлюпку, Дмитрий Михалыч? — капитан насмешливо покосился на худую юношескую фигуру посла.
— Шлюпку? — Волконский опасливо скосил глаз в маслянисто-черную пахоту моря за бортом. — Прикажите лучше флаги, — кашлянув, морским волком отрезал он. — Разве магний так горит?
— Так ведь ночь, какие флаги, Дмитрий Михалыч? — сказал капитан. — Да и ветер — порвет флаги-то.
— На то он и ветер, — наставительно сказал Волконский.
Худой и ровный, как собственный указательный палец (и даже такой же немного конический), Волконский, по контрасту, любил округлые фразы.
— Исполняйте, пожалуйста, — сказал Волконский. — Это сколько ж нужно магния? Верно сказывали — все они тут, на острове, алхимики.
«При чем алхимия? — думал капитан, обиженно подымаясь на мостик. — Не углем же на маяке работать».
Едва капитан вышел из желтого конуса палубного фонаря, Волконский расстегнул и отпустил по ветру полы камзола. Крепко взялся тонкими пальцами за поручень. «Как Петр I», — подумал он.
Дмитрий Михайлович Волконский верил, что земля покоится на трех китах: дерзость, чувство долга и Древний Египет. Комбинация стяжала ему в департаменте иностранных дел репутацию вольнодумца. Но поскольку Древний Египет не играл большой роли во внешней политике России, а дерзость и чувство долга играли, то на египетские причуды статского советника Волконского глядели сквозь пальцы.
Посол прошел в каюту, запалил бронзовый канделябр, поглядел на портрет матушки-императрицы, неохотно исполненный Левицким для подарка на Мальту. Достал пакет, блеснул красный сургуч размером с пятак. «То-то ночи у них тут темные, что и орла российского не видно, — думал Волконский, разглядывая печать. — Аллегория!»
Двадцатитрехлетнего графа искренне огорчало, что самые художественные мысли проносятся в голове, когда он один. А когда он в обществе — не проносятся.
«Преимущественнейшему господину гран-магистеру Ордена Святого Гроба и Святого Иоанна Иерусалимского
{1} Эмануэлю де Рохану-и-Польдюку», — поднеся к свету, прочел на конверте черной тушью выписанный адрес.
Прилег на диван, закинул руки за голову. Поправил кружево на рукавах, чтоб не замялось. В иллюминатор свежо задувало с моря.
«А красивая жена у нашего посланника в Неаполе», — зевнув, подумал граф.
3
За два месяца до описанных выше событий Екатерина II, закончив утренний прием, прошла в кабинет в сопровождении Потемкина. Князь отъезжал назад к армии, к Очакову, где Суворов в его отсутствие проявлял излишнюю инициативу.
Светлейший с недавнего времени не находил в душе прежнего боевого задора. Так воин после ампутации ноги чует иногда в ступне ноющую боль.
Однако есть ли задор, нет ли — светлейший понимал: с турками пора кончать. Иначе насмарку все его таврические подвиги, Херсон и первый русский Черноморский