ТАМ, ГДЕ ВОЛНЫ И ВЕТЕР
Катран не знал, что полчаса назад в эту же самую дверь стучался тот человек, к которому он принес свою находку. Получив разрешение войти - а его направила сюда женщина, продававшая билеты у входа в музей, знавшая почти всех коренных жителей Скалистого, - он, пыхтя и задыхаясь от возбуждения, ввалился в комнатку и представился:
- Научный сотрудник музея Егорьев.
Федор Михайлович показал на свободный стул:
- Прошу.
Но тот был так взволнован, что не мог говорить сидя и не сел, а спросил, его ли это ученик - и он подробно описал внешность Катрана - и знает ли он, где тот проживает.
- Мой, - сказал учитель. - Знаю.
- Боже мой, если бы вы знали, что он натворил!.. Ведь это было произведение искусства… И какое! Второй или третий век до нашей эры…
У Федора Михайловича плотно сошлись брови.
- Что ж все-таки сделал Жора?
- Идемте… У меня нет слов… - Егорьев потащил его за руку. - Это сущий вандализм!
До самого музея Федор Михайлович ничего не мог понять, а когда поднялся по лестнице в комнату подсобного помещения, где на полках хранились материалы, не попавшие в основную экспозицию или не обработанные еще, - понял все.
Егорьев достал из ящика картонную коробку с какими-то красно-белыми осколками.
- Что это? - спросил Федор Михайлович. - Какое это имеет отношение к Жоре?
- Это то, что он принес… - сбивчиво стал говорить Егорьев, - и это не то… не то… То была ваза, пусть не полная, а только половина вазы, но зато какая половина! Какие на ней были росписи!.. По мотивам "Одиссеи": Сцилла и Харибда, а меж ними Одиссеево судно под всеми парусами… И он сам, Одиссей… Вы понимаете, что это такое?
- Как же это превратилось в щебень?
- Как? Вот как: только что постучали в эту дверь; вошел этот самый плохо одетый мальчишка, белый весь, с дергающимися щеками, с ненормальным лицом; здоровается и спрашивает, нет ли в нашем музее этого, и достает из-за пазухи завернутую в какую-то грязную тряпку вазу. Я протягиваю руку - не дает, вертит перед моими глазами, и сразу видно - не стащил…
- Среди моих учеников нет воров, - резко сказал Федор Михайлович.
- Вы простите… Это я так… Я, конечно, этого не подумал… Я хотел сказать, что сразу понял: это вещь не из музея, без следов реставрации, с наплывами морской соли, древний лак поцарапан, с язвочками и трещинками; значит, сам нашел… И на ней росписи… Боже мой, какие росписи! Что делали мастера античной Греции! Да что я вам объясняю, возьмите любой осколок и посмотрите…
Федор Михайлович выбрал кусок побольше. На выпуклой блестящей поверхности осколка нарисован Одиссей. Бесспорно, это был он: овальная моряцкая шапочка, короткая густая борода - так на всех древних фресках и вазах рисовали его греки, и он стоял, очевидно, на корабле, рядом с мачтой, и смотрел вперед.
Это была удивительная по красоте, точности и мудрой наивности живопись. По чистоте и ясности линий. В ней жила та ярчайшая, неповторимая эпоха детства человечества с бесконечной жаждой самопознания, ликующей радости жизни, здоровья, с вечным поиском равновесия, совершенства и красоты.
- Замечательно! - сказал Федор Михайлович. - Умели писать… И когда!
- А вы бы все посмотрели! Не уверен, что есть такая вторая в Афинах или даже в Британском музее.
- Не думал, что вы любите искусство…
- Почему? - озадаченно спросил Егорьев.
- Как же может любить его человек, который не разглядел великолепную амфору, которую ему принесли мальчишки, и, можно сказать, прогнал их, унизил…
Егорьев резко покраснел. Федор Михайлович прервал себя и спросил:
- Но скажите, почему тут одни осколки?
- А потому, что когда он показал мне вазу и спросил, есть ли в нашем музее такая, и я, естественно, сказал ему, что такой нет, он вдруг затрясся весь, поднял вазу, грохнул ее об пол и бросился по лестнице вниз.
Федор Михайлович положил в коробку осколок и стал рассматривать другие.
- Я теперь не знаю, что с ними делать, - сказал Егорьев.
- Послать на реставрацию в Эрмитаж, там осколки склеят, и у вас будет только одна опасность…
- Какая же?
- Вам могут не вернуть вазу, а прислать что-нибудь взамен, из своих дублетов.
Егорьев вздохнул, потрогал полные щеки и осторожно спросил:
- Скажите, а он… он нормальный?
- Кто? - Федор Михайлович продолжал рассматривать ноги Сциллы на одной из скал.
- Ну, этот Жора…
- Более чем нормальный. Он добр и азартен, и этого в нем выше нормы. А еще - ранимости… Скажите, разве у вас есть такая амфора, которую они хотели подарить музею?
- Но какое это имеет отношение к вазе?
- Самое прямое… Он гордый парень, он очень гордый парень…
- Откуда ж я знал? - растерянно сказал Егорьев.
- А что ж здесь знать? Люди вам несут всего себя, сердце свое, можно сказать, несут, а вы что? - Федор Михайлович встал, кинул: - Всего, - и ушел.
Катрана дома он не застал и пошел к Мише, и того не оказалось на месте, и он зашагал к Косте. Но и Костя отсутствовал - ну точно сговорились все!..
Откуда же было знать Федору Михайловичу, что мальчишки в это время собрались у Дельфиньего мыса?
Они сидели на камнях, поджав ноги. Стоял один Миша. Он стоял и негромко, но торжественно говорил:
- Итак, еще один из нас прошел на Дельфиний мыс, отыскал на стене свои точки для ног и не сорвался. Я уверен, что он пробирался не точно так, как Костя, или Толян, или Катран. У каждого должен быть свой путь к мысу Мужества. И вообще… Это для нас хороший день, и я уверен, что рано или поздно все найдут свои точки опоры на стене - и не только на стене - и достигнут всего, чего хотят. И это будет очень нужно всем. И я от имени всех поздравляю…
- Нечего поздравлять! - вдруг раздался чей-то прерывистый голос, и Миша на миг смолк.
- Кто это?
Он стал искать глазами говорившего.
- Он предатель! - крикнул тот же голос, и Миша увидел Одика: он кричал, подпрыгивая и размахивая руками. - Он продался Карпову, он…
- Сволочь ты! - вдруг заорал Илька, побледнев, и кинулся на Одика, и не успел Миша глазом моргнуть или что-то предпринять, как Илька стал колотить кулаками Одика в лицо, в голову, в грудь.
Первым прыгнул к ним Катран, растащил и завопил как бешеный:
- Вы чего это, а? Кто предатель?
- Он. - Одик заплакал, сплюнул кровь, весь в синяках и ссадинах, и показал пальцем на Ильку. - Он…
Илька, стоявший возле ребят, вдруг отскочил в сторону, весь потный, взлохмаченный.
- Да! - крикнул он. - Я ненавижу вас всех! На что вы мне сдались? Будьте вы прокляты!
- Убью! - Катран бросился на Ильку, но тот увернулся и быстро-быстро побежал к Скалистому.
- Назад! - приказал Катрану Миша.
Тот нехотя вернулся и, чтобы как-нибудь успокоиться, швырнул вслед убегавшему камень.
Одик, всхлипывая, приложил