- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (36) »
Светлана Леонтьева По берёзовой речке
*** О, вы, рождённые в шестидесятых, нам с вами основа одна и эпоха! Давали ли вы октябрятские клятвы, обещали «служить идеалам до вздоха»! Обещали. Неужто, все клятвы не вечны? На школьной линейке, где солнышко в окна. О, наши худые пернатые плечи и детские тонкие шеи! И речи волокна вожатых, директора школы уральской. А вы, кто родились в тех шестидесятых, неужто забыли, чему каждый клялся? Чему присягал честно, звёздно, крылато? Неужто забыли свои вы отряды, и память в осколки разбили, в распады, под слоем иного, простого, земного, рубаха, мол, ближе своя, мол, мещанство, и власть золотого тельца, что кондова. Неужто мы станем тем самым уловом для долларов, чуждого мира, для глянца? О, как мы клялись! Дорастали до ликов. Тянулись к вершинам. Мы – Богоязыки, мы – Богоподобны. Мы – Божии дети! Мы были тогда, мы росли сквозь столетья, корнями тянулись сквозь землю, сквозь солнце, корнями мы космос тогда пробивали до самого Марса, до самого донца в его изначалье! О, наши Атлантовые разговоры! О, рёбрышки под куполами одежды! А нынче, где сердце, весь мир мой распорот, а нынче вдоль правды сквозят только бреши… Как будто подпилены оси и стержни. О, где же вы, где же мои сопричастники, клятвоучастники? Мои соплеменники и современники? Мои соэпохники, шестидесятники, мои виноградины вы и Царь-градники, шабры, шукшинята, друзья и ботаники? Я правду свою – эту первую правду вовек не забуду. Предать не сумею. За други свои! За отца и за брата! И чем старше я, тем сплошнее, стальнее на уровне песни, на боли набата звучит моя клятва!*** Есть этот белый день один для нас, для всех. …Смотрю в лимонный свет фонарный зимним утром, меня ведут в детсад двором, где политех, и жёсткий снега хруст осыпан перламутром. Шестидесятый год, как будто целый век. Я в валенках. На рынке их купили, с малиновым нутром – калоши. Просто блеск. Огромный крепкий мир: дома, автомобили. Шестидесятые, стальные – навсегда. И не сломить меня ни вдоль, ни поперёк ли, и правду этих лет не выдрать из хребта. Материя моя, руда, мой мякиш сохлый. Шестидесятые – ни вес, ни рост, ни бронь. Шестидесятые, как принадлежность. Или, как убеждения. Когда ладонь в ладонь. Когда мы в космос шли и в небушко всходили. Обманут? И пускай. Обманываться рад не только Пушкин был! …Мне валенки купили. И вот ведут меня в советский старый сад, где двор, где политех, где полон мир идиллий. Не надо воевать за этих и за тех. Материален мир. Одна сырая масса. Лепи нас – мы полны! – Бог, ангелы, генсек. Вот горы, торный путь, вершины, солнце, трасса. Шестидесятники – особый вид, подвид: могли родиться в год двадцатый ли, тридцатый, семидесятый ли. Двадцатый век слепит не только зрение, а скорости орбит. Люблю тебя мой год, люблю шестидесятый! И он не пощадит. Но укрепит мой щит. Мой панцирь. Не убьёт, а сделает сильнее! Глядись в него ты впрок! Питайся им он – хлеб, пускай затем сожгут алтарь его и хлев, мечты, идеи. Тот миф, восторг, масштаб от пятьдесят шестых до шестьдесят восьмых, где снег светлее манки. Лепили нас стык в стык, а вышли руны-ранки. И шрамы вдоль сердец. И «оттепель», как снег, растаявший. Иду я – валенки в калошах с малиновым нутром. И хорошо так мне. И день хороший.
*** Мир на плечах атлантов, Шекспира и Данте. Мир на плечах – «Серебряного века». Мускулистого, крепкого, он так громаден, мы, поэты, опёрлись на крепь перекладин, на дощатые высверки рваного снега! И подумали: «Вот оно, наше! Хватайте! Поглощайте их книжек топлёное масло, режьте вены о «Краткие тезисы» Канта, умирайте в их музыку, пение, краски…» Эти крепкие плечи – метафоры печи. В них сгорим, в них мы пеплами станем отныне, опираясь на вечность, на звёздность, на млечность, на Цветаевой сладко-лимонные речи, она сердце твоё, не спросив тебя, вынет! И отречься нельзя, ибо камены плечи. И от Бродского не откреститься. Врастаем мы в Васильевский остров во штормы, во шрамы, и куда б ни стремились – там крылья, там стаи, мы увитые ими тугими мирами и космической россыпью, дыма клубами, их грехами, ошибками, небом. Цунами! Выторнаженны. Взвихренны. Господи, дай мне не сплетаться с чужими благими глотками, припадая к источнику! К песням кровавым – сердца сгусткам. И к плачам, и к стонам, и воплям. Не нужны мне чужие касания, локти, даже Божии гвозди ни слева, ни справа. Мне достаточно игл, и шипов, и булавок тех, что в спину мои современники ввинтят. По-совиному глухо, орлиному остро, по-акульи – что клинья! Всё равно я пребуду теплом в чистых правдах, все равно я восстану и светом, и солнцем, даже если я выгрызу в ваших ландшафтах инфракрасный распад – этот каверзный стронций. Но я рада, что не продалась за червонцы! Не уехала жить ни в Чикаго, ни в Осло не оставила русские прялки и кросна, чтоб на этих плечах быть атлантов, бореев, чтоб на этих прясть мускулах русских Гераклов! Ваши пули пускай в моё сердце дозреют полем маков! Дослагать «Жития» и мне Плачи доплакать. И ещё мне вывешивать русские флаги! И ещё дорифмовывать русские саги! И ещё верной быть, в школе данной, в отваге моей детской присяге.
*** Прижимаю к груди я учебник, его звёздный лик, умоляю побудь же со мною, мой труд и мой путь. И кричал ты во мне языками любви, мой язык, моим русским на «о», моим русским на «а» во всю грудь. На тебе говорить, на тебе умирать, воскресать, я искала тебя во всех книгах, во всех словарях, и вот здесь на земле находила твои небеса во степях, во лесах, во следах, во людских голосах, во гвоздях, на которых распяли, язык, твою плоть… Будь же милостив к падшему, будь снисходителен к тем, заблудившимся, изгнанным. Твой в моём сердце ломоть и твои восклицанья до самых истошных фонем! Ты, что воин, что страж, встань всем строем у наших границ! Слово русское, словно былинное, встань во весь рост! Это жизнь так танцует, и смерть так танцует! С ключиц, с позвоночника словно бы стая взлетает жар-птиц, и поёт, и поёт так пернато во тьме алконост. Мне так стыдно бывает, когда запрещают тебя, когда в руки вбивают штыри, и ломается кость. И мне хочется крикнуть да брось, супостат, не гундось – мой язык внутривенен! Утробен! Я помню ребят из одной со мной школы. За партой одной со мной кто, помню – стрижены ногти и чёлки, что накоротке. Да хоть вырви мне горло, кадык, всё равно буду ртом говорить на родном я на русском своём языке. А не ртом, так всем
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (36) »