блестела цель их полёта.
Двадцать секунд спустя Наталья Карецкова увидела неприкрытое, близкое, словно золото на ладони солнце. Тридцать секунд спустя «Хвоя» осталась без последнего астронавигатора.
«“Заслон”, проект «Остриё», по шифру “Лист”, строка четыре. Заместителю директра проекта “Сол” О.И. Цикорской
Оля, у нас страшное. Да что там писать, ты всё знаешь. Береги себя, родная моя».
Старая квартира. Сентябрь 2064-го
Цикорская вышла в отставку за день до возвращения «Хвои». Это были солнечные дни, дни, когда улицы наполнились народом, когда включали все лампы, и Земля сияла, беззастенчиво и щедро, издалека приветствуя нёсших огонь героев.
А что толку их было приветствовать – так. Они ведь даже не увидят всех этих огней. «Хвоя» возвращалась в секунду, по маршруту Солнце – посадочный ангар «Заслона». Абдрамоновую капсулу с солнечной массой тотчас помещали в холодильный бункер, а экипаж, пройдя карантин, отправлялся по домам. По домам, чёрт возьми! Что же за оксюморон такой, разве может быть такой контраст, разве может всё быть так просто – вот ты вернулся из опаснейшей миссии длиной в одиннадцать лет и вот тут же поехал домой? Домой?
Она и сама ехала наконец домой, отказавшись от водителя, запретив всяческие чествования и прощания, сев в электробус и дрожа, трепеща, чувствуя рвотные позывы от страха. От ужаса. От скручивающей нежности, горячей, жгучей, разъедающей изнутри.
Где профессор Цикорская? Где Ольга Ивановна, неофициальная глава «Сола»? Где?
Она чувствовала себя только Олькой, беспомощной, виноватой в чём-то Оленькой из их детства.
Он мог измениться. Он мог разлюбить (как смешно, как смешно это звучит в масштабах успеха миссии, в масштабах любви Земли!..) Он мог спутаться с этой Натой Карецкой.
А. Карецкая же мертва. Погибла, защищая корабль…
Оля холодно, жутковато засмеялась от того, как груба она, как нечувствительна стала к мысли о чужой смерти. Сосед испуганно оглянулся от неё и поскорей отошёл. Оля засмеялась сильнее. Нежность жгла. Выжигала всё: здравый смысл, тревогу, радость. Умение хоть сколько-то потерпеть, хоть сколько-то ещё протерпеть: день, один-единственный день. Даже меньше.
«Но я не хочу! Я хочу сейчас! Сейчас! Игорь! Где ты? Я хочу сейчас!»
Она ввалилась в пустую, пыльную, дурно пахнущую квартиру с облупленной краской и следами голубиного помёта на окне. Она заперла дверь и привалилась к ней спиной. Отдышавшись, она прошла в комнату прямо в обуви и прямо в пальто упала на кровать. Скрипнули пружины.
Оля заплакала, растирая по лицу липкие сладкие слёзы. Ну неужели. Ну неужели дотерпели, дожили, добрались…
Она лежала так до темноты, до сумерек, окрашенных яркими золотыми огнями. В девять Оля поднялась, скинула пальто, закатала рукава и заколола на затылке редкие, бледные волосы. Разыскала ведро и тряпки, серое мыло и затвердевшие перчатки. Набрала воды. И принялась яростно намывать квартиру, распахнула все окна, впуская ночной воздух, безжалостно вышвыривая мусор, старьё, гнильё… Она драила полы и шкафы, натирала зеркала и стёкла, складывала, таскала, мыла, метала и рвала, в кровь искусав губы, то и дело поглядывая на часы.
К полуночи, когда с уборкой было покончено, Оля без сил рухнула в кресло, успев расслышать, как где-то в центре торжественно заиграл марш. Гулко забили колокола. Земля приветствовала героев. Значит, вот-вот… Они приземлятся вот-вот… Или уже приземлились…
Она подняла руку, чтобы включить трансляцию, и не смогла, вместо этого бросившись в туалет, настигнутая приступом рвоты. После она выбралась в комнату, еле живая, бледная, отшатнувшаяся от собственного отражения в стекле.
«Ты меня и не узнаешь, когда наконец прилетишь».
Она забилась на стул в углу, втиснутый между окном и комодом, и привалилась к холодной штукатурке. В висках стучало.
Время остановилось. Она пристально рассматривала недохнущие кактусы в горшках. Разглядывала старые фотографии на серванте. Всё заложило ватой, сквозь которую пробивался только звон, только далёкий звон…
И стук.
Она сорвалась с кресла и бросилась коридор. Рванула на себя незапертую дверь, застыла, не в силах говорить, не в силах думать.
Игорёк шагнул и протянул к ней руки. Оля качнулась вперёд, чувствуя запах космоса и пота, ржавчины и нейлона. Слабый, слабый-слабый, неистребимый аромат мяты.
– Я могу тебе предложить чай, зелёный и чёрный, – сглотнув, вспомнив, как это – дышать, прошептала она, впуская Игоря внутрь. – А больше ничего нет. Если бы ты предупредил, я бы…
Он наклонился и приставил палец к её губам. – Всё хорошо, Олька. Всё отлично. – Давай пальто…
Двадцать секунд спустя Наталья Карецкова увидела неприкрытое, близкое, словно золото на ладони солнце. Тридцать секунд спустя «Хвоя» осталась без последнего астронавигатора.
«“Заслон”, проект «Остриё», по шифру “Лист”, строка четыре. Заместителю директра проекта “Сол” О.И. Цикорской
Оля, у нас страшное. Да что там писать, ты всё знаешь. Береги себя, родная моя».
Старая квартира. Сентябрь 2064-го
Цикорская вышла в отставку за день до возвращения «Хвои». Это были солнечные дни, дни, когда улицы наполнились народом, когда включали все лампы, и Земля сияла, беззастенчиво и щедро, издалека приветствуя нёсших огонь героев.
А что толку их было приветствовать – так. Они ведь даже не увидят всех этих огней. «Хвоя» возвращалась в секунду, по маршруту Солнце – посадочный ангар «Заслона». Абдрамоновую капсулу с солнечной массой тотчас помещали в холодильный бункер, а экипаж, пройдя карантин, отправлялся по домам. По домам, чёрт возьми! Что же за оксюморон такой, разве может быть такой контраст, разве может всё быть так просто – вот ты вернулся из опаснейшей миссии длиной в одиннадцать лет и вот тут же поехал домой? Домой?
Она и сама ехала наконец домой, отказавшись от водителя, запретив всяческие чествования и прощания, сев в электробус и дрожа, трепеща, чувствуя рвотные позывы от страха. От ужаса. От скручивающей нежности, горячей, жгучей, разъедающей изнутри.
Где профессор Цикорская? Где Ольга Ивановна, неофициальная глава «Сола»? Где?
Она чувствовала себя только Олькой, беспомощной, виноватой в чём-то Оленькой из их детства.
Он мог измениться. Он мог разлюбить (как смешно, как смешно это звучит в масштабах успеха миссии, в масштабах любви Земли!..) Он мог спутаться с этой Натой Карецкой.
А. Карецкая же мертва. Погибла, защищая корабль…
Оля холодно, жутковато засмеялась от того, как груба она, как нечувствительна стала к мысли о чужой смерти. Сосед испуганно оглянулся от неё и поскорей отошёл. Оля засмеялась сильнее. Нежность жгла. Выжигала всё: здравый смысл, тревогу, радость. Умение хоть сколько-то потерпеть, хоть сколько-то ещё протерпеть: день, один-единственный день. Даже меньше.
«Но я не хочу! Я хочу сейчас! Сейчас! Игорь! Где ты? Я хочу сейчас!»
Она ввалилась в пустую, пыльную, дурно пахнущую квартиру с облупленной краской и следами голубиного помёта на окне. Она заперла дверь и привалилась к ней спиной. Отдышавшись, она прошла в комнату прямо в обуви и прямо в пальто упала на кровать. Скрипнули пружины.
Оля заплакала, растирая по лицу липкие сладкие слёзы. Ну неужели. Ну неужели дотерпели, дожили, добрались…
Она лежала так до темноты, до сумерек, окрашенных яркими золотыми огнями. В девять Оля поднялась, скинула пальто, закатала рукава и заколола на затылке редкие, бледные волосы. Разыскала ведро и тряпки, серое мыло и затвердевшие перчатки. Набрала воды. И принялась яростно намывать квартиру, распахнула все окна, впуская ночной воздух, безжалостно вышвыривая мусор, старьё, гнильё… Она драила полы и шкафы, натирала зеркала и стёкла, складывала, таскала, мыла, метала и рвала, в кровь искусав губы, то и дело поглядывая на часы.
К полуночи, когда с уборкой было покончено, Оля без сил рухнула в кресло, успев расслышать, как где-то в центре торжественно заиграл марш. Гулко забили колокола. Земля приветствовала героев. Значит, вот-вот… Они приземлятся вот-вот… Или уже приземлились…
Она подняла руку, чтобы включить трансляцию, и не смогла, вместо этого бросившись в туалет, настигнутая приступом рвоты. После она выбралась в комнату, еле живая, бледная, отшатнувшаяся от собственного отражения в стекле.
«Ты меня и не узнаешь, когда наконец прилетишь».
Она забилась на стул в углу, втиснутый между окном и комодом, и привалилась к холодной штукатурке. В висках стучало.
Время остановилось. Она пристально рассматривала недохнущие кактусы в горшках. Разглядывала старые фотографии на серванте. Всё заложило ватой, сквозь которую пробивался только звон, только далёкий звон…
И стук.
Она сорвалась с кресла и бросилась коридор. Рванула на себя незапертую дверь, застыла, не в силах говорить, не в силах думать.
Игорёк шагнул и протянул к ней руки. Оля качнулась вперёд, чувствуя запах космоса и пота, ржавчины и нейлона. Слабый, слабый-слабый, неистребимый аромат мяты.
– Я могу тебе предложить чай, зелёный и чёрный, – сглотнув, вспомнив, как это – дышать, прошептала она, впуская Игоря внутрь. – А больше ничего нет. Если бы ты предупредил, я бы…
Он наклонился и приставил палец к её губам. – Всё хорошо, Олька. Всё отлично. – Давай пальто…