Бог, вот Лукавый, вот узкий путь между ними, так было много лет. Теперь путь расходился змеиным языком, а такие трюки Канатоходцу были неведомы и казались невыполнимыми.

Перед очередным выступлением появилась знакомая дрожь в коленях, заныло сердце, захотелось бежать вниз, в гримерную, нет, на улицу, на воздух, подальше от шатра, от людей, среди которых затаились страшные глаза. Он стал искать их, едва барабанщик дал дробь. Глаза были на месте, но не испугали, а притянули к себе, и Канатоходец почувствовал установившуюся связь, новый, невидимый никому трос протянулся от него в зал. Он моргнул, барабанщик повторил дробь, и шаг был сделан. Номер прошел великолепно, публика пребывала в восторге, как и Директор, обнявший триумфатора со словами: «Молодец, сынок, смелее, смелее!» Вечером труппа устроила небольшой банкет. Среди всеобщего приподнятого настроения он был задумчив и тих, впрочем, как и обычно. Никто не заметил нового состояния Канатоходца, оно повторяло прежнее его отношение к жизни: ровное, спокойное, нейтральное, укладывающееся в его амплуа.

Если бы они могли знать, что сегодняшний проход сделан не им: ни его сознанием, ни подсознанием, ни телом, а связью с глазами в зале… Эта нить держала, вертела, выполняла прыжки и шпагаты, он спокойно мог снять все страховки и выбросить шест, он мог делать на канате все что угодно и ни за что не упал бы. Он стал тем, кто был внизу, в темноте, кто точно не был ни Богом, ни Лукавым, но имел полную власть над Канатоходцем.

Следующие два выступления он трижды выходил на бис, введя в свой номер сложнейшие акробатические элементы без предварительных тренировок. В труппе начали недоверчиво коситься на новую звезду, а сама звезда – осознавать зависимость от новой связи.

Беспокойство Канатоходца усиливалось на фоне трюковых изысков на канате и, как следствие, растущих кассовых сборов. Во время очередного шоу он точно определил место, с которого на него смотрели и управляли им пугающие глаза. Уже ночью, когда все обитатели балагана успокоились – кто от позднего пиршества, кто от уборки клеток, зала и манежа – и уснули, Канатоходец отыскал нужное кресло – четвертый ряд, двенадцатое место – ничего особенного.

Утром он отправился в кассу. Кассиром работала полная добродушная женщина, чем-то напоминавшая гиппопотама Гипу, любимца публики младшего возраста. Женщина работала в балагане лет двадцать, и все звали ее просто Касса.

– Касса, у меня к тебе немного странный вопрос, – с ходу начал Канатоходец.

Касса невозмутимо подняла глаза, как поднимает глаза Гипу на дрессировщика, вошедшего в его вольер без еды, и сказала:

– Дорогой мой, я слышала за свою жизнь столько странных вопросов, что еще один, немного странный, не повредит моему пищеварению.

– Мне кажется, что несколько представлений подряд я вижу одного и того же человека на одном и том же месте. Может, ты вспомнишь его?

– О каком месте речь? – спокойно спросила Касса.

– Четвертый ряд, двенадцатое место. Не знаешь, кто покупает его? – надежда затрепетала в голосе Канатоходца. Касса расплылась в улыбке и проворковала:

– Издеваешься, да?

Канатоходец, замотав головой, произнес:

– Извини, я подумал, вдруг ты…

Касса вылезла всем своим пухлым лицом из окошка и весело проговорила:

– Я смотрела все твои последние выступления. Это шедевры, дорогуша, но я не помню, чтобы ты падал и ударялся головой, или ее вскружил успех? Ведь ты сам выкупил абонемент на это место на семь представлений. Ближайшее воскресение последнее, будешь продлять?

Канатоходец шел в гримерку на ватных ногах. Он купил это место, но для кого? Кто приходил на каждое шоу и что ему нужно? Где мы познакомились? Для чего все это? Вопросы заполнили голову трюкача, сознание не успевало разгонять этот туман, вопросы множились при полном отсутствии ответов. По привычке он передал функцию перемещения своего тела в пространстве подсознанию и, двигаясь в таком полузомбированном виде, подобно судну в густом тумане, налетел на – нет, не айсберг – на Распорядителя зала.

– Здравствуйте, дружище, – бодро проговорил тот. – Выглядите потрепанным. Могу ли я чем-нибудь помочь вам?

– Да, Распорядитель, – очнулся от удара об айсберг капитан судна. – Место двенадцать, ряд четвертый, пойдемте покажу. Кто сидит на нем?

– Не надо показывать, дружище, – с удивлением сказал Распорядитель. – Вы же прекрасно знаете владельца этого места, – и он вынул из кармана небольшого размера зеркало.

Канатоходец смотрел на него как на умалишенного, впрочем, получая такой же взгляд от собеседника в ответ.

– Вы, право, не больны ли, друг мой? – спросил распорядитель, внимательно вглядываясь в Канатоходца. – Это же ваше зеркало, вы сами вручили его мне и просили класть перед шоу на четвертый ряд, двенадцатое место, а после забирать его. Я проделал это уже шесть раз. Если оно понадобилось вам и мои услуги больше не нужны, так и скажите, чего ради устраивать комедию?

Канатоходец молчал. Айсберг, на который налетело судно, оказался миражом, а пробоина – настоящей. Судно стремительно погружалось в пучину. «Всем покинуть корабль», – раздалась команда, и он очнулся:

– Нет, нет, выполните мою просьбу еще раз.

Распорядитель зала утвердительно кивнул, опустил зеркало в карман и раздраженной походкой проследовал прежним курсом.

«Итак, – рассуждал Канатоходец, – я покупаю место для зеркала и во время выступления смотрю не на софит, а в него, вижу собственный отраженный взгляд, и все это происходит без моего участия, потому что я узнаю об этом от других людей. Я сумасшедший». Эта мысль, точнее, последняя сентенция, несколько успокоила его, и Канатоходец, напевая бравурный марш, отправился в гримерную комнату по идеальной прямой, будто начерченной на плитках коридора.

Он знал, что упадет, потому что решил сойти с основного каната на новый путь. К такому решению Канатоходец пришел после вскрывшихся обстоятельств его необъяснимого для самого себя поведения.

– Господи, что скажешь Ты?

– Не исследователем ли ты пришел в мой мир? – традиционно вопросом на вопрос прозвучал голос Бога.

– Шагнешь в пропасть и исследуешь закон всемирного тяготения, а также закон сохранения энергии при контакте с манежем! – прохохотал Лукавый, так же традиционно.

Стоя на площадке под куполом балагана, Канатоходец уже не смотрел ни вниз, на «глаза», ни на канат, уходящий бесконечной струной в сторону софита. Все эти атрибуты не имели значения. Решение было принято, барабанщик последний раз коснулся палочкой натянутой кожи, и Канатоходец сделал шаг… мимо каната. Зал охнул. Трюкач не упал, не повис на страховке – он исчез, только что