Глава I. Девушка в сером замке

«И тогда епископ услышал голос, раздавшийся из глубины скалы: «Довольно молиться, епископ Гудмунд. Нечистой силе тоже надо где-то жить»

«Альманах непознанного»

Леон, некогда капитан королевских гвардейцев, а ныне барон дю Валлон де Брасье де Пьерфон, сын Портоса, не мог вспомнить, когда он в последний раз испытывал такую сильную, подкреплённую горечью разочарования и ядом презрения, ненависть к самому себе.

Хотя, если уж на то пошло, он и к другим людям никогда не испытывал такой ненависти. К преступникам, которых требовалось арестовать, он относился чаще всего равнодушно, как к части задания, которое ему надлежало выполнить. Противники, дававшие отпор, вызывали либо глухое раздражение — как попавший в сапог камушек или всплывший в супе волос, либо уважение — в том случае, если они были достойными противниками. Даже дети мушкетёров, из-за которых Леону пришлось вытерпеть столько насмешек и унижений, дети, которым он в конце концов не смог отомстить ничем, кроме горьких, брошенных прямо в лицо упрёков, — даже они не вызывали у него таких чувств, какие вызывал у себя он сам.

А ведь в случившемся была и их вина, детей Атоса, Портоса, Арамиса и д’Артаньяна — вечно задумчивого и меланхоличного Рауля де Ла Фер, хохотушки-сестры Леона Анжелики, сладкоголосого любимца женщин Анри д’Эрбле и мальчишки в девичьем теле, неукротимой Жаклин д’Артаньян. После того, как отцы-мушкетёры вернулись на тот свет, их дети остались стоять на широкой лестнице возле Лувра, чувствуя себя беспомощными, как слепые котята или выброшенные на берег утопающие, которым по чистой случайности повезло остаться в живых. Они не знали, что делать, что говорить, как дальше жить эту жизнь, которая должна была оборваться во время их безумного приключения с королевскими сокровищами — но по нелепой прихоти судьбы не оборвалась.

Впрочем, Анри, Жаклин, Анжелика и Рауль быстро пришли в себя и вскоре уже весело хохотали над шутками друг друга, почтительно преклоняли колени перед Людовиком XIV и Анной Австрийской, отбивались от расспросов налетевшей вихрем толпы придворных и, в конце концов, весёлой четвёркой отправились в трактир — выпить за упокой душ их отцов и за своё благополучное возвращение. Их даже нельзя было упрекнуть в том, что они забыли про Леона — нет, Анжелика настойчиво звала брата с собой, но он столь же настойчиво отказывался и всё-таки переупрямил сестру. С того душного парижского вечера и начался раскол между ними — четверо детей мушкетёров были на одной стороне, Леон на другой, и с каждым мгновением пропасть между ними становилась всё шире.

С тех пор прошёл почти месяц, и за это время многое успело поменяться. Анри и Жаклин целыми днями были заняты подготовкой к свадьбе, а ночами, как подозревал Леон, кое-чем другим, куда более приятным. Рауль де Ла Фер ненадолго уезжал в свои владения, чтобы привести в порядок дела, а заодно подлечить рану, полученную им во время схватки с монахами. Анжелика вернулась в монастырь, но лишь затем, чтобы решительно объявить матери настоятельнице, что она отказывается становиться монахиней. Настоятельница отпустила несостоявшуюся Христову невесту, причём «она как будто даже была рада избавиться от меня», — с грустью рассказывала Анжелика брату. Что касается самого Леона, то он подал прошение об отставке, потому что быть капитаном гвардейцев после того, как он сражался со своими же людьми, было бы невыносимо.

Прошение было удовлетворено королём. Тот же король узаконил Леона, очевидно, решив, что детей мушкетёров лучше иметь в друзьях, нежели во врагах, и Леон, некогда бастард, не знавший своего отца, ныне носил титул барона и мог претендовать на земли своего отца.

Мог — но не хотел. Замок Портоса (к сожалению, сгоревший дотла) и его угодья (к счастью, нетронутые) принадлежали Анжелике, она выросла в этих краях, знала всех местных жителей, и они знали и любили весёлую дочку барона дю Валлона. Леон же навсегда остался бы для них чужаком, поэтому он даже ни разу не посетил имение, принадлежавшее ему по праву. Пусть со сгоревшим замком и долгами, наверняка оставшимися после гибели Портоса, разбирается Анжелика — или её будущий муж. Леон даже мог наверняка сказать, кто будет этим мужем — он видел нежные взгляды, которые Рауль де Ла Фер бросал в сторону его сестры.

«Пусть так и будет», — с мрачной решимостью думал бывший капитан. «Пусть Анри женится на Жаклин, а Анжелика выходит замуж за Рауля, и тогда в их крепкой четвёрке точно не будет места для меня». С другой стороны, Рауль был человеком, способным позаботиться о баронессе дю Валлон, и этим самым снимал ответственность с плеч Леона. Да и в конце-то концов, Анжелика была девушкой, способной постоять за себя!

Именно поэтому однажды невыносимо жарким днём, на изломе августа, Леон дю Валлон захватил с собой верную шпагу, увенчанную головой Вакха (в этот день улыбка божка казалась особенно издевательской), пару пистолетов, туго набитый кошелёк, запахнул на груди плащ, оседлал вороную кобылицу и покинул Париж. Он мчался по извилистой дороге, словно пытаясь сбежать от преследующих его терзаний, и ненавидел себя за этот побег. Он ведь никогда не сбегал от опасностей — ни на пустынном берегу, около разрушенных взрывом скал, когда ему противостоял бледный Арамис в окровавленном камзоле, ни в Англии, когда ему угрожали оружием головорезы де Круаль, ни у дома монахов-иезуитов, когда очередной взрыв разнёс половину дома. Даже в Бретейе, столкнувшись с воскресшими мушкетёрами и их детьми, он и то не отступил! А теперь сбегал, трусливо, как крыса, покидая сестру и её друзей.

Конечно, Леон успокаивал себя тем, что Анжелике и остальным ничего не угрожает, по крайней мере, в настоящее время (в том, что дети мушкетёров рано или поздно найдут себе новые неприятности, он не сомневался). Анжелика под надёжной защитой, король, а уж тем более королева-мать, благоволят тем, кто вернул им сокровища Франции, Кольбер притих, и все его усилия направлены на то, чтобы сохранить в первую очередь голову, а во вторую — лицо. Иезуиты разбиты в пух и прах, Луиза де Круаль умчалась в неизвестном направлении… «Точь-в-точь как я», — подумал Леон, и эта мысль наполнила его внезапной злобой.

Он не мог оставаться с остальными детьми мушкетёров после всего, что было между ними, но не мог и стать их врагом. Именно поэтому он сбежал, отказавшись и от должности, что теперь вызывала у него лишь отвращение, и от опостылевшего королевского двора с его притворством и фальшью, бьющим в глаза великолепием и слащавостью. Пусть дети мушкетёров защищают своего короля, повторяя