свалившись в кресло, стал с трудом разбирать рассыпанные по бумаге слова. Уже на второй странице герой понял, что следили не за террористами и не за какими-то иными преступниками, что разжигать огонь означает разжигать огонь, а потрошить рыбу – буквально потрошить рыбу, но теперь уже толстяк так увлекся чтением, что ему даже в голову не могло прийти, что продолжить это занятие можно и у себя в каюте.
Никогда бы не подумал, что окажусь здесь. Мне обещали интересный социальный проект за достойное вознаграждение. Что ж, проект и вправду интересен, только «вознаграждение» мы воспринимаем, видимо, по-разному. Мне, наверное, полагается думать, что я получаю огромное удовольствие от того, что это дело может изменить мир, так как что-то еще я навряд ли получу. Имя, данное мне при рождении, – Герман, сейчас оно немного изменилось – сжались и перепутались буквы: теперь ко мне обращаются Рем, только так и никак иначе. Мне тридцать лет, рост метр восемьдесят пять, вес семьдесят девять килограммов. Вот и все мое описание. Ах да, еще у меня высшее социологическое образование, и только оно здесь имеет хоть какое-то значение.
На этот эксперимент меня – можете себе представить? – отправил мой собственный отец. Меня поселили в доме, научили пользоваться нехитрой техникой и оставили ждать задание. Ждал день, два, неделю, месяц. Я бы подумал, что обо мне забыли, но еженедельно мне привозили продукты и заполняли баки питьевой водой, однако встретиться с этими людьми мне так и не удалось, несмотря на все мои усилия. И когда я уж начал думать, что эксперимент проводится надо мной и цель его – узнать, когда же я наконец сдохну от скуки на этом чертовом острове, появились они.
Сказать, что я удивился – ничего не сказать. Даже если мое «удивился» заменить нецензурным словом, то и оно не передаст моего состояния. Разве только если его в степень возвести. Думаю, Х, помноженное на 10 в степени 100000. Да, как-то так. На меня во все эти камеры пялились двенадцать одинаковых мужчин и двенадцать одинаковых женщин. Причем, я точно знал, что это не близнецы. Эти двенадцать одинаковых мужчин были мною, а двенадцать женщин – ею, Адой. Клоны.
Несколько пропущенных видеозвонков. Если б меня предупредили заранее, я бы, может, ответил уже на первый, но сейчас у меня сил хватило ответить только на десятый, наверное, и то не полноценно ответить, а лишь нажать кнопку установления связи. Меня, конечно же, отчитали, отец отчитал – именно он был назначен руководителем эксперимента, и только он был уполномочен контактировать со мной. Я до последнего надеялся, что у меня галлюцинации и даже решился просить прислать врача на остров для срочной психиатрической помощи, но оказалось, что я полностью здоров, а срочная психиатрическая помощь больше требовалась тем, кто затеял этот цирк: клоны… да кем вы себя возомнили? Богами?
Наконец-то я узнал о цели эксперимента – установить, как люди при одинаковых первоначальных условиях получают власть над себе подобными и кто получит власть – мужчина или женщина. Я не должен был никоим образом вмешиваться, только наблюдать. Хорошо, справлюсь. Напоследок отец предупредил меня: «Еще одна такая выходка, влеплю выговор в личное дело». Я только улыбнулся. Неужели он не понимает, насколько малы мои шансы вырваться из этой полунатуральной тюрьмы?
С ней мы познакомились в институте. Она подошла ко мне в первый же день занятий после лекций и попросила конспекты. Я почему-то растерялся, глядя в ее темные, почти черные как уголь глаза, и несколько минут стоял молча, как дурак, не в силах признаться, что ничего не записал. Она собиралась уже уйти, когда я опомнился: «Как тебя зовут?» – «Как то место, куда мы все попадем». – «Рая?» Ушла, громко смеясь.
Это вообще-то был мой протест – я сейчас про отказ от лекций. Протест для отца. Его идея поступать на социологический мне не понравилась сразу, меньше всего на свете мне хотелось бы быть человеком, звонящим вам с нелепыми вопросами. «Сколько сигарет в день Вы выкуриваете?», «Что Вас привлекает в социальных сетях?», «Что, по Вашему мнению, в первую очередь помогло бы улучшить демографическую ситуацию?» Или чем там еще социологи занимаются? Однако отец настоял. В свое оправдание могу сказать, что, во-первых, к тому моменту у меня не было ни малейшего представления, кем я хочу быть, и, во-вторых, я попробовал обрести финансовую независимость, но моя стремительная карьера официанта внезапно прекратилась, а, к моему стыду, к моим обязательствам добавилось еще одно – по выплате кредита. Так я стал студентом заранее ненавистного факультета.
«Привет, оптимист, – услышал я в следующую нашу встречу. – Ада», – представилась она. «Привет, – получилось отчужденно и колко, и я зачем-то еще раз также холодно повторил: Привет». Она улыбнулась и прошла мимо. «Вот идиот! – пронеслось у меня в голове, – надо было пошутить в ответ: «Привет, пессимистка!» И минутой позже: «Боже, как хорошо, что не выдал такую банальность». Странным образом мне вдруг стало важно, что обо мне подумает этот человек, единственный в мире, во вселенной. Я готов был стать вечным рабом того, кто притащил ее сюда и бросил на этом острове. Двенадцать раз притащил и двенадцать раз бросил. Но к моему ужасу, вскоре я уже был готов перегрызть моему благодетелю глотку.
Они были словно животные и умирали словно животные. Я должен был смотреть, как они гибли, фиксировать в отчете, проживать с ними последние их часы, минуты, секунды. Они только выглядели людьми: не знаю, каким образом их создали и когда, но явно не позаботились даже о наипростейших навыках выживания, да что там выживания – похоже, никто не посчитал нужным обучить их хотя бы нескольким словам. На что, интересно, был их расчет? На то, что каждый из этого стада найдет по палке и, превратив ее в орудие труда, мгновенно пройдет тот же путь, что прошла обезьяна, эволюционировав до человека? Мне было очевидно, что эта пытка скоротечна. Думается, это было также очевидно и для организаторов этого действа. О какой власти может идти речь, если никто из них не может управлять собственной жизнью? А может, эта пытка для меня? И эксперимент надо мной? Я же должен бы следить не за какими-то малозначащими для меня людьми, а за размноженным собой, умирая каждый раз снова и снова?
И каждый вечер отчет. Отец, всю эту тягость, всю эту мУку я просеиваю через себя (скажи, кто уберет налет с моих ребер, чтобы вновь стало возможно создать 12 адамов и 12 ев?), просеянное попадает в сердце, заполняет легкие, а оттуда, проходя через засоренный фильтр, переосмысленное, пережитое – снова в мир. Зачем?
Сухие цифры, сухие фразы, сухое описание. Без жалости.
Никогда бы не подумал, что окажусь здесь. Мне обещали интересный социальный проект за достойное вознаграждение. Что ж, проект и вправду интересен, только «вознаграждение» мы воспринимаем, видимо, по-разному. Мне, наверное, полагается думать, что я получаю огромное удовольствие от того, что это дело может изменить мир, так как что-то еще я навряд ли получу. Имя, данное мне при рождении, – Герман, сейчас оно немного изменилось – сжались и перепутались буквы: теперь ко мне обращаются Рем, только так и никак иначе. Мне тридцать лет, рост метр восемьдесят пять, вес семьдесят девять килограммов. Вот и все мое описание. Ах да, еще у меня высшее социологическое образование, и только оно здесь имеет хоть какое-то значение.
На этот эксперимент меня – можете себе представить? – отправил мой собственный отец. Меня поселили в доме, научили пользоваться нехитрой техникой и оставили ждать задание. Ждал день, два, неделю, месяц. Я бы подумал, что обо мне забыли, но еженедельно мне привозили продукты и заполняли баки питьевой водой, однако встретиться с этими людьми мне так и не удалось, несмотря на все мои усилия. И когда я уж начал думать, что эксперимент проводится надо мной и цель его – узнать, когда же я наконец сдохну от скуки на этом чертовом острове, появились они.
Сказать, что я удивился – ничего не сказать. Даже если мое «удивился» заменить нецензурным словом, то и оно не передаст моего состояния. Разве только если его в степень возвести. Думаю, Х, помноженное на 10 в степени 100000. Да, как-то так. На меня во все эти камеры пялились двенадцать одинаковых мужчин и двенадцать одинаковых женщин. Причем, я точно знал, что это не близнецы. Эти двенадцать одинаковых мужчин были мною, а двенадцать женщин – ею, Адой. Клоны.
Несколько пропущенных видеозвонков. Если б меня предупредили заранее, я бы, может, ответил уже на первый, но сейчас у меня сил хватило ответить только на десятый, наверное, и то не полноценно ответить, а лишь нажать кнопку установления связи. Меня, конечно же, отчитали, отец отчитал – именно он был назначен руководителем эксперимента, и только он был уполномочен контактировать со мной. Я до последнего надеялся, что у меня галлюцинации и даже решился просить прислать врача на остров для срочной психиатрической помощи, но оказалось, что я полностью здоров, а срочная психиатрическая помощь больше требовалась тем, кто затеял этот цирк: клоны… да кем вы себя возомнили? Богами?
Наконец-то я узнал о цели эксперимента – установить, как люди при одинаковых первоначальных условиях получают власть над себе подобными и кто получит власть – мужчина или женщина. Я не должен был никоим образом вмешиваться, только наблюдать. Хорошо, справлюсь. Напоследок отец предупредил меня: «Еще одна такая выходка, влеплю выговор в личное дело». Я только улыбнулся. Неужели он не понимает, насколько малы мои шансы вырваться из этой полунатуральной тюрьмы?
С ней мы познакомились в институте. Она подошла ко мне в первый же день занятий после лекций и попросила конспекты. Я почему-то растерялся, глядя в ее темные, почти черные как уголь глаза, и несколько минут стоял молча, как дурак, не в силах признаться, что ничего не записал. Она собиралась уже уйти, когда я опомнился: «Как тебя зовут?» – «Как то место, куда мы все попадем». – «Рая?» Ушла, громко смеясь.
Это вообще-то был мой протест – я сейчас про отказ от лекций. Протест для отца. Его идея поступать на социологический мне не понравилась сразу, меньше всего на свете мне хотелось бы быть человеком, звонящим вам с нелепыми вопросами. «Сколько сигарет в день Вы выкуриваете?», «Что Вас привлекает в социальных сетях?», «Что, по Вашему мнению, в первую очередь помогло бы улучшить демографическую ситуацию?» Или чем там еще социологи занимаются? Однако отец настоял. В свое оправдание могу сказать, что, во-первых, к тому моменту у меня не было ни малейшего представления, кем я хочу быть, и, во-вторых, я попробовал обрести финансовую независимость, но моя стремительная карьера официанта внезапно прекратилась, а, к моему стыду, к моим обязательствам добавилось еще одно – по выплате кредита. Так я стал студентом заранее ненавистного факультета.
«Привет, оптимист, – услышал я в следующую нашу встречу. – Ада», – представилась она. «Привет, – получилось отчужденно и колко, и я зачем-то еще раз также холодно повторил: Привет». Она улыбнулась и прошла мимо. «Вот идиот! – пронеслось у меня в голове, – надо было пошутить в ответ: «Привет, пессимистка!» И минутой позже: «Боже, как хорошо, что не выдал такую банальность». Странным образом мне вдруг стало важно, что обо мне подумает этот человек, единственный в мире, во вселенной. Я готов был стать вечным рабом того, кто притащил ее сюда и бросил на этом острове. Двенадцать раз притащил и двенадцать раз бросил. Но к моему ужасу, вскоре я уже был готов перегрызть моему благодетелю глотку.
Они были словно животные и умирали словно животные. Я должен был смотреть, как они гибли, фиксировать в отчете, проживать с ними последние их часы, минуты, секунды. Они только выглядели людьми: не знаю, каким образом их создали и когда, но явно не позаботились даже о наипростейших навыках выживания, да что там выживания – похоже, никто не посчитал нужным обучить их хотя бы нескольким словам. На что, интересно, был их расчет? На то, что каждый из этого стада найдет по палке и, превратив ее в орудие труда, мгновенно пройдет тот же путь, что прошла обезьяна, эволюционировав до человека? Мне было очевидно, что эта пытка скоротечна. Думается, это было также очевидно и для организаторов этого действа. О какой власти может идти речь, если никто из них не может управлять собственной жизнью? А может, эта пытка для меня? И эксперимент надо мной? Я же должен бы следить не за какими-то малозначащими для меня людьми, а за размноженным собой, умирая каждый раз снова и снова?
И каждый вечер отчет. Отец, всю эту тягость, всю эту мУку я просеиваю через себя (скажи, кто уберет налет с моих ребер, чтобы вновь стало возможно создать 12 адамов и 12 ев?), просеянное попадает в сердце, заполняет легкие, а оттуда, проходя через засоренный фильтр, переосмысленное, пережитое – снова в мир. Зачем?
Сухие цифры, сухие фразы, сухое описание. Без жалости.