помирают, а ты вон – румяная лежишь. А мужик у тебя… С ума сойти! Неделю к стулу как приклеенный. Бывает же.

Геля вдруг все вспомнила. И понимание того, что случилось, заставило ее зажмуриться, сильно, до ломоты в глазах

– Гель… все обойдется. У нас жизнь впереди, держись, маленький.

Холод внутри, который откуда не возьмись взялся, заклубился облаком где-то у сердца, выстудил и успокоил. Она смотрела в Володино лицо и думала:

– Кормить надо, похудел. И плачет. Надо же… Никогда не видела, как он плачет. Некрасиво. Как пёс…

– Кто был, Вов? Мальчик? Девочка? – Она со стороны слушала свой спокойный, незнакомый голос.

– Не знаю, Гельчонок. Не знаю, – Володино лицо покраснело, он отвернулся, пряча враз набрякшие глаза и хрипло сказал в сторону, – Я сейчас, на минутку, – и вышел в коридор, сгорбившись, как старик.

Медсестра, возившаяся в углу с громоздкой капельницей, бросила.

– Парни у тебя были. Двойня. Главное сама жива. Еще родишь.

Геля спокойно посмотрела на неё и отвернулась к стене…

***

– Я-то сделаю, отговорю тоску. А ты сама дале, без тебя не выйдет ничего, ты вон синяя аж.

– Сделай, Рай. Я не верю в это, но сделай. Богом прошу.

– А ты и не верь, зачем тебе верить? Тебе и не надо.

Свечи, льющаяся вода, звуки и запахи гари и чего-то ещё, сладкого, сначала для Гели казались сном, но постепенно все прояснялось. Холод спасительный и щадящий вдруг начал таять и на его месте возникла, сжала, стянула щемящая боль. Такая огромная, что не поместилась внутри и выплеснулась волной обжигающих и освобождающих слез.

***

– Осень опять. Красиво…

Геля смотрела в окно на подросшие деревья, посаженные Вовкой, они были ярко-желтыми и красно-огненными. Наконец, все успокоились, разобрали вещи. Вовка включил футбол, Ирка возилась с портфелем.

– Завтра в школу… Господи! Как же я туда хочу!

Она встала, достала чемодан с антресолей, запихнула туда Борькины вещи, открыла окно. И аккуратно, стараясь не повредить кусты, выбросила его на асфальт.