Юрий Лузанов Учительница нежная моя

Много раз я вскакивал, строился,

оторопело узнавал людей в форме –

своих бывших сослуживцев.

Я заговаривал с ними, и тягостный

ужас прорастал во мне:

«Боже мой, снова два года в армии.

За что?» Это чья-то ошибка,

думал я. Или война?!

К счастью, я просыпался.

Из признания бывшего солдата советской армии

1.

Кирзовый сапог шлепнул по луже, едва не задев червя. Но уже следующий шаг оказался роковым для целой семейки дождевиков. Топ-топ-топ-топ. На плацу подрагивал розовый фарш.

Подойдя к капитану, здоровенный сержант-альбинос небрежно поднес руку к шапке.

–…варищ… тан…, – глотал звуки ветер. – …зывная …манда …строена!

Новобранцы ежились от холода. Мимо протащился закопченный ПАЗ, обдав их душной гарью. Ярославу было на все плевать. Кроме лезущего за пазуху ледяного щупальца ноября, он не ощущал ничего.

Сержант куда-то убежал, гупая сапожищами. Капитан остался на плацу. Его воспаленные глаза и обглоданное худобой лицо намекали на какую-то скрытую болезнь. Сосредоточенный и угрюмый, капитан сгодился бы на роль Кощея.

У военкомата сновали люди, военные, штатские. Ярослав с удивлением узнал парня, который был с ним на медкомиссии. Они вместе входили в кабинет к тетке-венерологу. Парень ни капли не стеснялся, даже как будто фрондировал, спуская штаны.

Сейчас этот фрондёр беззаботно курил на крыльце военкомата. Что он там делает? Почему не в строю, сволочь?

Ярослав почувствовал хмурый толчок в бок: "Ты?"

– Молчанов! – порывисто плескалось над плацем.

– Я! – выпалил Ярослав, дивясь зычности собственной глотки.

Кощей стрельнул в него короткой очередью междометий.

– Спишь?

Экспресс переклички понесся дальше: «Нерух – я!.. Погодин – я!.. Рычков… Тищенко…»

Их заставили вывалить из рюкзаков вещи. Ярослав, морщась, пристроил с краю маслянистой лужи две банки тушенки, блокнот, туалетные принадлежности и прочие мелочи. Книжку стихов сжал в руках.

Когда до него дошла очередь, сержант-альбинос удивленно на него посмотрел. Вытащил из рук Ярослава книгу и полистал. Вернул с кривой ухмылкой. Изъял нож.

У других он тоже забирал ножи, открывалки-клювы и вообще все острое.

– Приказ военкома, – пояснил сержант. – В соседней области призывник проткнул себя вилкой. Пошел в поезде в сортир – и хлобысь в сонную артерию.

Кощей куда-то ушел, сводя руки над огоньком сигареты. Новобранцев распустили, их тут же облепили родственники.

Женя вынырнула откуда-то сбоку. Ярослав схватил ее за холодные руки. Попытался вспомнить какие-то подходящие слова. Язык буксовал, как у немого, он словно отупел. Всматривался в нее, вбирал в память любимые черты. Выпуклые азиатские скулы. Влажно-серые глаза. Густые ресницы. Легкий пушок под носом.

Он коснулся её щеки, на которой розовел прыщик. Даже не прыщик, а маленький зародыш будущего воспаления. Когда он созреет, Ярослав будет уже далеко.

– А твоих родителей нет? – спросила она.

– Отец в срочной командировке, а мама с сестрой, она что-то приболела. Да мы простились уже.

Она затеребила хвост застежки на его куртке. Неожиданно всхлипнула.

– Сейчас ты уедешь, а я пойду домой. И целых два года без тебя. Зачем тебе туда идти?

Он отвернулся.

– Мы уже говорили об этом. От двух поступлений в институт я совсем вымотался. Лучше уж послужу. Может, я хочу в армию!

– Дурак.

– Строиться у автобуса! – заорал альбинос с лычками.

Они поцеловались, и Ярослав пошел.

Новобранцы полезли в ПАЗ.

– Все сели? – прохрипел с передних сидений Кощей. – Колобов, проверь!

Сержант снова затеял перекличку. Ярослава уже мутило от этих фамилий, постылых и раздражающих. А когда наконец автобус тронулся, Ярослав рванулся к выходу.

– Стойте, я вещи забыл!

Под всплески хохота и ругань Кощея он выскочил из автобуса и понесся к военкомату. Навстречу бежала Женя с его рюкзаком. Ярослав притянул ее к себе. Теперь он действительно уходил.

Вскочив в автобус, он оглянулся на зашипевшие челюсти дверей. Земля тронулась, где-то вдали мелькнули несколько лиц. Одно показалось знакомым, напомнив учительницу русского языка и литературы Ирину Леонидовну Стриж.

Конечно, показалось. Что ей делать у ворот военкомата? Будний день, она в школе на уроках. Когда-то Ирина Леонидовна ему нравилась. Но это было в другой жизни, классе в восьмом…

Ярослав Молчанов уходил в армию осенью 1989 года, под эхо микрофонных споров депутатов Верховного Совета и стрельбу в Нагорном Карабахе, металлический голос Цоя и стук шахтерских касок о мостовую, звон осмелевших церковных колоколов и щелканье нунчак в глухих дворах…

Fructus temporum

27 мая 1989

Из выступления на съезде Народных депутатов СССР ректора Московского государственного историко-архивного института Юрия Афанасьева:

«Так вот, уважаемое агрессивно-послушное большинство… давайте все-таки ни на минуту не забывать о тех, кто нас послал на этот Съезд. Они послали нас сюда не для того, чтобы мы вели себя благостно, а для того, чтобы мы изменили решительным образом положение дел в стране».

2.

Ирина Леонидовна провожала уходящий автобус, стоя у киоска с проездными талонами. Подол плаща был изрядно забрызган, пришлось бежать.

Отпросившись у директора школы Померко (соврала, что надо с собакой к ветеринару), она понеслась через парк к автобусной остановке. С трудом втиснулась в неподатливую пассажирскую плоть. Наконец, выплюнутая на тротуар, помчалась к военкомату.

На зеленых воротах алели две звезды. В щель Ирина Леонидовна рассмотрела, что солдаты уже садятся в автобус. Опоздала!

Но через минуту случилось чудо. Выехавший за ворота автобус вдруг резко затормозил, и из него выскочил Ярослав. Навстречу ему бежала Женя, его девушка. Ирина Леонидовна отвернулась от свирепого порыва ветра. А когда вновь посмотрела в их сторону, Ярослава уже не было…

Ирине Леонидовне было уже под тридцать. За семь лет работы в школе она успела понять, что ошиблась. Учительство надоело, опротивело. К склочной педагогической среде она не притерлась. С детьми было легче, но и они раздражали – тупостью, нерадивостью, нахальством. Если бы не редкие лучики юных талантов, давно бы ушла.

Хотя куда бы она подалась с дипломом педа? В гороно брали только по блату. Да и не рвалась она туда, совсем бы скисла от тоски методичек.

Класс Ярослава Молчанова был её первым выпуском. И в этом классе он был самым любимым её учеником. Даже больше. Намного больше.

Когда Ярослав окончил школу, примерно полгода она чувствовала щемящее чувство утраты, словно от смерти любимой собаки. Её задумчивая рассеянность удивляла коллег и вызывала насмешки