мудрецу. Но песни не мог я дать ему. Не знал что петь, не знал как петь.
–Отчего ты не знаешь как петь? Каждый, кто живёт, должен уметь это делать. Ибо есть у людей сердце, а у сердца есть мелодия. И мелодии сердца поёт разум. Тот петь не умеет, у кого нет либо сердца, либо разума, либо всего разом.
Стал думать я – так каков тогда я? Чего же мне недостает – разума, сердца, или всего разом?
И запел уже сам Заратустра. Запел красиво, запел чувственно. Будто жил он этой песней. Расцветал полумёртвый, напевая что-то на языке своего разума под мелодию сердца. И в моей груди будто зацвели тюльпаны от песни этой, так и сам не заметил, как запел вместе с Заратустрой.
И тут услышали мы с Заратустрой тихое, сиплое, но чистое пение. Оно будто стеснялось того, что раскрыло свой рот, было неуверенно, что живо.
Обернулись мы – и пение замолчало в стеснении. Заратустра и я увидели глаза в тени. Два стеклянных произведения искусства смотрели на нас и поглощали в себя и меня, и Заратустру. И тут же убежал мудрец, но я не мог – меня всё сильней затягивали два стеклянных круга, и чем больше я смотрел на них, тем больше удивлялся, что стеклянные сферы не просто витают в воздухе, а держались на аккуратной голове, и лицо на ней затягивало даже сильней глаз.
Но даже из тени тело это светило своей бледностью. И под ногами было видно целую лужу с белыми краями. Поверхность этой лужи все время сотрясалась кругами. Этот неспокойный водоём не отражал ничего, будто и не стояло в нём бледное, прекрасное тело.
Глаза всё глубже затягивали в себя. И, будто, с каждой секундой, засасывало весь твой разум. Будто не в силах были эти стёклышки терпеть познания.
Тут схватил меня Заратустра за руку и оттащил далеко-далеко от того прелестного плачущего создания.
–Глупец ты, Номен, как не увидел ты, что бежать надо?
Мой рассудок был не в состоянии мыслить, будто из меня те стеклянные глаза высосали все, что было в моей голове.
–Бойся молчащих. Не так даже стоит бояться одиноких среди толпы, как одиноких в себе. Они без того рано или поздно утонут, но не давай хоть ты их пучинам затащить и тебя в эту бездну из их собственных слёз. Они ещё ужасней сирен, ведь они даже не полурыбы.
Среди пустоты моих мыслей промелькнуло то, что должно было промелькнуть раньше, ещё до встречи с глазами-
– Тот, кто несчастен во тьме – не стоит несчастного на солнце.
О самопосвящённых и непосвящающихся. Песнью своей лечил меня Заратустра. Чудом своего духа спас он мой разум. Оклемавшись, встал я и пошли мы дальше в путь. Но я чувствовал боль в сердце – отголосок той боли, что предстоит только познать Заратустре. Пришли мы в маленький город. Было там немного людей, но все они были похожи. У одних в глазах кричала печаль, у других же очи молчали. Видел это Заратустра, и не мог терпеть он этого. Встал на скамейку и так говорил он: –Почему вы считаете познаньем боль свою? За что вы так ненавидите человека в себе? Стал собираться вокруг скамьи народ, и слышал он речи Заратустры- –Но почему вы же боитесь боли? Зачем не хотите вы, чтоб людьми вы стали? Все больше и больше людей окружало скамью. Всё громче звучали слова Заратустры. И те, что были позади собравшихся кричали в ответ- –Не слышим тебя мы, Заратустра! Кричи во все горло нам свои истины, мы тоже хотим услышать твои слова. И после слов этих помрачнел мудрец на скамейке, и сказал он еле слышно- –Истину слушают шепотом. А коль вам не слышно – так боритесь за место слушающего. Истина не достаётся тем, кто стоит в конце слушающих. И пол толпы разошлось. Не хотели их широкие уши внимать своей узкой душе. Тогда стали вопить с передних рядов слушающих: –Лишь статусом первых вы заняли это место. Но его тоже надо завоевать, дабы было оно ваше, а не просто занятым вами. Вот только почему никто не противится вашему праву первых? И первым это не понравилось – ушли и они. Остались лишь те, кто стояли посередине. –Теперь вы – и первые, и последние. Так скажите, по своему или по общему интересу открыты ваши уши? И, открыв уши, открыли ль вы душу? Готова она внимать моим речам? Поглядели друг на друга средние, и тоже ушли. Остались только я и Заратустра. –Люди стали слишком скоро видеть непобедимое в полумёртвом. Словами я смог их ранить, но разве клинок – слова мои? Так говорил мне Заратустра, на что отвечал ему я: –Слишком быстро теряют они внимание к затухающим кострам. Каждую секунду приходится поджигать поля, чтоб на дым и копоть собирались любопытные. Мало теперь человеку простого знания, что есть огонь.
О сером и чёрном. –Откуда берется враг? – так спросил меня Заратустра. –Враг появляется из двух цветов – черного и белого. И встретив серое – находим мы врага, смешивая и свои душевные краски. Враг – это звание, враг – это честь. Без врага – ты станешь смиренным, смиренный ты станешь скоро – увядающим. Увядание твоё приведет к увяданию души, отчего ты станешь не человеком, а лишь смиренным. Похвалил мой ответ Заратустра. Тогда он меня спросил так: –Много ли сейчас серых, смешанных, сомневающихся душ? Много ли из них смогут свою серость превратить в светящуюся бесконечность? Не знал я ответ на этот вопрос, вогнал меня он в размышления. И предложил я Заратустре спросить государей об этом. Ведь кто должен знать больше обо всех, нежели Государь. Добравшись до кошерных хором, встретили мы Государя. –Государь, скажи нам с мудрым Заратустрой, много ли серых душ в государстве? Ответил на то нам Государь: –Все нынче – серые. Запретил я Белых и Чёрных – грозятся они быть врагами моими. Мне власть дана, так значит она – моя жена и рабыня. Так пусть её мужьями и рабами будут люди. –Ошибаешься ты – и серых уже нет, – говорил Заратустра, – ты убил серость. Каждый серый твой – светло-розовый; как гордиться такой может сотворенной тобой серостью? Устав от всех красок людских, решил и я побросаться словами: –Раз боишься ты цвета, так сгинь! Коль жена и рабыня твоя – подарок, то не твои они, не боролся ты за это. А если уж и твои они, то почему боишься ты, что отберут этот дар? Не понравилось это Государю, стал от слов этих он за бумагой тянуться. –Нужны фонари блуждающим во тьме, а нынче, блуждающие – весь народ. Ты – фонарь у болота, не в горы ведёшь ты потерянных. Нужны фонари блуждающим во тьме, но раз ты – фонарь у болота, так погасни. Пока говорил это я, на бумаге Государя появился указ - –Запретил я и Заратустру, и Номена. Вы – не любите людей и опасны. Не хочу я опасностей себе и народу. И вывели нас на темную улицу из кошерных хором. Об иссохших и тихих. На улице темной, подняв тело и дух, пошли мы по мрачным закоулкам. Вдруг
О самопосвящённых и непосвящающихся. Песнью своей лечил меня Заратустра. Чудом своего духа спас он мой разум. Оклемавшись, встал я и пошли мы дальше в путь. Но я чувствовал боль в сердце – отголосок той боли, что предстоит только познать Заратустре. Пришли мы в маленький город. Было там немного людей, но все они были похожи. У одних в глазах кричала печаль, у других же очи молчали. Видел это Заратустра, и не мог терпеть он этого. Встал на скамейку и так говорил он: –Почему вы считаете познаньем боль свою? За что вы так ненавидите человека в себе? Стал собираться вокруг скамьи народ, и слышал он речи Заратустры- –Но почему вы же боитесь боли? Зачем не хотите вы, чтоб людьми вы стали? Все больше и больше людей окружало скамью. Всё громче звучали слова Заратустры. И те, что были позади собравшихся кричали в ответ- –Не слышим тебя мы, Заратустра! Кричи во все горло нам свои истины, мы тоже хотим услышать твои слова. И после слов этих помрачнел мудрец на скамейке, и сказал он еле слышно- –Истину слушают шепотом. А коль вам не слышно – так боритесь за место слушающего. Истина не достаётся тем, кто стоит в конце слушающих. И пол толпы разошлось. Не хотели их широкие уши внимать своей узкой душе. Тогда стали вопить с передних рядов слушающих: –Лишь статусом первых вы заняли это место. Но его тоже надо завоевать, дабы было оно ваше, а не просто занятым вами. Вот только почему никто не противится вашему праву первых? И первым это не понравилось – ушли и они. Остались лишь те, кто стояли посередине. –Теперь вы – и первые, и последние. Так скажите, по своему или по общему интересу открыты ваши уши? И, открыв уши, открыли ль вы душу? Готова она внимать моим речам? Поглядели друг на друга средние, и тоже ушли. Остались только я и Заратустра. –Люди стали слишком скоро видеть непобедимое в полумёртвом. Словами я смог их ранить, но разве клинок – слова мои? Так говорил мне Заратустра, на что отвечал ему я: –Слишком быстро теряют они внимание к затухающим кострам. Каждую секунду приходится поджигать поля, чтоб на дым и копоть собирались любопытные. Мало теперь человеку простого знания, что есть огонь.
О сером и чёрном. –Откуда берется враг? – так спросил меня Заратустра. –Враг появляется из двух цветов – черного и белого. И встретив серое – находим мы врага, смешивая и свои душевные краски. Враг – это звание, враг – это честь. Без врага – ты станешь смиренным, смиренный ты станешь скоро – увядающим. Увядание твоё приведет к увяданию души, отчего ты станешь не человеком, а лишь смиренным. Похвалил мой ответ Заратустра. Тогда он меня спросил так: –Много ли сейчас серых, смешанных, сомневающихся душ? Много ли из них смогут свою серость превратить в светящуюся бесконечность? Не знал я ответ на этот вопрос, вогнал меня он в размышления. И предложил я Заратустре спросить государей об этом. Ведь кто должен знать больше обо всех, нежели Государь. Добравшись до кошерных хором, встретили мы Государя. –Государь, скажи нам с мудрым Заратустрой, много ли серых душ в государстве? Ответил на то нам Государь: –Все нынче – серые. Запретил я Белых и Чёрных – грозятся они быть врагами моими. Мне власть дана, так значит она – моя жена и рабыня. Так пусть её мужьями и рабами будут люди. –Ошибаешься ты – и серых уже нет, – говорил Заратустра, – ты убил серость. Каждый серый твой – светло-розовый; как гордиться такой может сотворенной тобой серостью? Устав от всех красок людских, решил и я побросаться словами: –Раз боишься ты цвета, так сгинь! Коль жена и рабыня твоя – подарок, то не твои они, не боролся ты за это. А если уж и твои они, то почему боишься ты, что отберут этот дар? Не понравилось это Государю, стал от слов этих он за бумагой тянуться. –Нужны фонари блуждающим во тьме, а нынче, блуждающие – весь народ. Ты – фонарь у болота, не в горы ведёшь ты потерянных. Нужны фонари блуждающим во тьме, но раз ты – фонарь у болота, так погасни. Пока говорил это я, на бумаге Государя появился указ - –Запретил я и Заратустру, и Номена. Вы – не любите людей и опасны. Не хочу я опасностей себе и народу. И вывели нас на темную улицу из кошерных хором. Об иссохших и тихих. На улице темной, подняв тело и дух, пошли мы по мрачным закоулкам. Вдруг