Лю Ив Встреча в метро, или Разбитое сердце

-– Станция Парк Культуры.

–– Извините, вы выходите? – произнёс за спиной женский голос.

Николай качнулся. В груди что-то глухо ткнулось, точно незримый комок ударился изнутри о рёбра. Нечаянно закружилась голова. Молодой человек невольно опёрся на стекло автоматичесой двери и медленно повернулся.

Женщина смотрела на него, слегка наклонив голову. Она как будто позабыла, о чём спросила.

Вот так встреча. Неужели это он?

Двери вагона открылись, Николай почти выпал из вагона – полубоком, старательно удерживая равновесие и не сводя с женщины глаз.

–– Это ты? – тихо спросила она.

Николай почти не верил в реальность происходящего.

Женщина выглядела так чуждо, будто из какого-то затерянного замшелого мира на задворках вселенной. Едва ли не старушка зачем-то сверлила его взглядом. Ей бы заторопиться по делам, может, навестить племянника или устремиться на рынок…

Нечаянная слабость охватила Николая.

–– А это ты? – глухо вторил он.

–– Не узнаёшь? – Она решительно приободрилась.

–– Сколько лет, сколько зим! Откуда ты? Куда? – Он тоже взял себя в руки.

–– Да я теперь живу тут недалеко. К себе не приглашаю, сам понимаешь. А ты как? Снова здесь. Говорили, что ты в США, – двумя руками напротив живота она держала довольно объёмную модную сумку, современную, но какую-то не женственную. В конце концов – повесила её на согнутую руку и приготовилась слушать.

Николай неудержимо захотел присесть. Несмотря, что невольно вышел из вагона раньше, чем следовало. От неожиданности он растерялся и не мог сообразить, чего делать.

–– Пойдём, присядем? – стараясь сохранять равновесие и соображая, о чём бы спросить, произнёс Николай.

Женщина согласилась. И они прошли на середину платформы к свободной скамейке у стены. Сели. И она спросила:

–– Как дела? – голос звучал ровно, без особых эмоций. Как будто формально.

Они расстались около двенадцати лет назад.

Сразу после неё Николай сошёлся с другой. Но опять не срослось. Уехал за границу, несколько лет работал там, потом вернулся и теперь жил с женщиной, много моложе себя, но никак не решаясь узаконить отношения.

Личная жизнь Николая не задалась, он много пил, не мог найти себя, и как будто носил в душе какой-то пыльный тупой камень. Неизвестно когда нажитый. Может из детства – какая-то внуренняя печаль и тоска со временем превратилась в этот камень? Кто знает, откуда берутся такие вещи. Ему не повезло. А как живут другие – Бог их знает, только ему люди с подобным душевным родством не попадались.

В юности думал, что нужно влюбиться. Не помогло. Влюбиться ему удавалось только временно, да и то вяло – вроде любил, а вроде и нет. Беспокоился, заботился, даже и ревновал, но глубинно в потёмках незримой правды – всё время сосал его под ложечкой какой-то ненасытный паразит: «не то, не то, не то…». Так и жил.

Постоянным – давно уже было только одно – одинокое безутешное пьянство. Остальное – всё временное. Хотя… если бы кто-то ненавязчиво заглянул Николаю в голову, то сразу бы обнаружил, что многолетнее пьянство – проходило там под прикрытием святой веры в то, что однажды он это бросит. То есть именно одно единственное своё постоянство Николай держал за временное. А другого – ничего более постоянного в реальности у него не было.

Жил молодой человек в двух странах попеременно. По лотерее однажды выиграл Гринкарту. В подпитии на вечеринке поддался уговорам приятеля, заполнил анкету и забыл. А через несколько месяцев получил конверт с информацией для дальшейшего оформления документов. Оформил всё как положено и получил вид на жительство в США. В Нью-Йорке у него жила тётка по отцовской линии. Когда приезжал, то жил у неё. В Москве жил в квартире с отцом – одиночкой после развода, тоже неудачником: и по части семейности, и по части самореализованности, к тому же алкоголиком со стажем.

Работал – тоже временно, психуя и ненавидя ту деятельность, которую ему навесили после перевода на более оплачиваемую должность. В начале карьеры в компании Николай занимался разработкой програмного обеспечения. Винтик в общей машине, но хотя бы работа нравилась – творческая. А после повышения перевели на работу с клиентами, а он до чёртиков ненавидел тупых. Попадались, как правило, именно такие. Иногда настолько, что страдальцу приходилось пить успокоительное – общение не проходило даром. Понятно, что вечерами приходилось расслабляться, налегая на спиртное.

К своему возрасту, уже перевалившему за сорок – Николай ничем толком не владел. Кроме порядочности. Вот уж этого добра при любых обстоятельствах непременно хватало! Всегда в пользу кого-то кроме себя – по принципу «если не отдам, то получу худшее – самоистязание»! И вот же – не замечал, что порядочность давно деформировалась в отказ себе в какой-либо внутренней свободе – в пользу внешнего исполнения ролей. Он уже давным давно в любых контактах «стелил соломку», постоянно помня, что однажды упадёт – «сдохнет», оставшись один на один с невозможностью прожить самостоятельно. Потому и угождал. И тратил силы на чужое, не отдавая отчёта, что ему это не нужно.

Мириться приходилось в том числе с человеческим «вампиризмом», будь то качество «милейшего папани» или вот этой самой подруги из прошлого – Татьяны, которая теперь смотрела на него, случайно встретившись в метро.

Донорством Николай расплачивался за личное несовершенство. Чтобы не нажить внутреннего самоистязания. Как-то не приходило ему в голову, что таким образом наживает следствие. А именно: за такое приходится мстить, самому время от времени становясь «замаскированным вампиром». Ну а внутреннее самоистязание уже давно стало его ВСЕМ – самым главным ежедневным блюдом. Пить ему приходилось, чтобы поддерживать накал самоистязания.

С Татьяной он познакомился на заре общей юности. Она представляла самою терпеливую разумность, как он это понимал. Из общества, так сказать – несколько превосходящего его привычную «нору», в которое пробиться – очень хотелось. Но увы, внутренний цензор не пускал. Совесть не разрешала решительных действий.

В этом обществе – успешных и уверенных – почему-то не было принято изъясняться откровенно. И Николай принял, решил, что откровенность только мешает. Так что постепенно эта – вытесняемая из сознания ради достижений – откровенность, как пар из-под плотно прикрытой крышки – стала пробиваться после первых порций горячительного. Чтобы обойти внутреннего цензора и позволить себе хоть чуточку правдивых эмоций – приходилось усыплять его алкоголем. Что называется – «залить его запрещающее хайло». Чтобы дал уже хоть