Михаил Андреев Великий город Кразеран

– Красивее города, чем ваш Кразеран, я не видел. Мы с цирком всю страну объездили, но такого города, как Кразеран не сыщешь. Нет, конечно, не столица. И нет размаха крупного, купеческого. Но как красив! Уютный. Чувствуется в нём такая, знаете, гордость за себя. За каждую свою улицу, за каждый свой дом. И всё у вас есть! И всё в достатке. И вода, и еда, и какой хочешь эль! Ну и дивный же ваш город Кразеран! А публика какая! Мы всем цирком обожаем приезжать к вам. Скамьи ломятся, дети смеются до коликов, взрослые аплодируют, пока руки не отсохнут! Любим мы вас, любим! И в других городах про вас рассказываем, говорим: какой же великий! Великий город Кразеран!

***

На помойке за гоблинским кварталом всегда можно найти что-нибудь вкусное. Гоблины не привыкли обгладывать мясо до костей и вылизывать тарелки, как тролли. Помойка гоблинов всегда полна объедков. Тепла там тоже будет достаточно – излюбленное делом гоблинской детворы поджигать и без того воняющую яму с мусором. Здесь и безопасно – даже вампиры, будь они от разумного рода или от рода животного, не рискуют соваться сюда. Первые достаточно умные, вторых не подводит интуиция. Жестокий, непредсказуемый и опасный народ, соседство с которым никому не нужно, заставил город отдать целый квартал под его распоряжение. Кого тут стоит бояться, так это самих гоблинов. Только отчаявшийся решиться пройти весь гоблинский квартал, чтобы наесться. Камилла не ела пять дней, а отчаялась уже как два дня назад.

Двенадцатилетняя бродяжка ковыляла к помойному закутку в конце квартала. Камилла аккуратно шагала по ночной улице, стараясь не попадать в прямоугольники света, бьющие из окон. Босые ноги онемели, проваливаясь по щиколотку в недавно выпавший снег, рваные одежды не спасали от плетей зимней стужи. Живот ныл от голода, во рту пересохло, и язык покрылся белой, склизкой гадостью.

Вдруг, дверь одного из домов открылась. Камилла бросилась к стене дома, прижалась к ней, прячась за распахнутой дверью.

– Ты здесь!? – послышался крик гоблина и быстрые короткие шаги. – А ну вон отсюда, пока не отрубил твою собачью башку!

Камилла, думая, что крик обращён к ней, прижалась ещё сильней и зажмурилась, сдерживая слёзы.

– Пожалуйста, – хрипло зашептала она, – мне некуда больше идти.

– Вон!

Послышался жалобный собачий скулёж. Затем на улицу вылетел рыжий пёс, на мгновение в дверном проёме мелькнула гоблинская ступня. Собака звучно грохнулась мордой вниз и прокатилась до самой середины улицы, оставив после себя след отчищенной от снега каменной брусчатки.

Дверь захлопнулась.

Пёс присел, спокойно, как по привычке, зализал взъерошенную шерсть у хвоста, затем поднялся и ненадолго остановил взгляд на перепуганной девочке. Безразлично тявкнув, он трусцой побежала в сторону помойки.

«Если дружелюбный, – подумала Камилла, отходя от стены, – спать с ним в обнимку будет теплей».

Шагать отчего-то стало легче, Камилла ковыляла по заснеженной улице куда быстрей, чем раньше. Наверно от того, что до помойки оставалось совсем немного – поворот, тупик и она на месте.

Обычно, огонь от костров светил куда сильней, его можно было рассмотреть трепещущим полукругом ещё из-за угла. Сегодня в закуток тонул в холодном мраке. Не разглядев света даже от маленького костерка, Камилла расстроилась.

Не успела она вновь с надеждой подумать о псе, как он стрелой выбежал из-за тёмного угла и, скуля в десятки раз сильней, чем от хозяйского пинка, кинулся прочь. Когда его выгонял гоблин, пёс скулил от боли, теперь же он скулил от страха. Камилла остановилась. Сердце очень быстро заколотилось в груди.

«Кто там?»

Камилла достала из потрёпанной курточки маленький нож, который всегда носила с собой. Сил практически не осталось, но стоять на месте попросту не было смысла. Готовая драться до последнего, Камилла зашла за угол. Её встретила отвратно пахнущая тьма. По спине побежали мурашки. Кушать хотелось так сильно, что она, не смотря ни на что, учуяла в холодном воздухе несколько кучек ещё свежих гоблинских объедков. Вдруг, в темноте вспыхнули два огонька волчьих глаз.

Девочка хрипло закричала, выставила зажатый в дрожащей руке нож. Голова закружилась, от страха и усталости подкосились ноги. Волчьи глаза злобно блеснули и поднялись во тьме. Над Камиллой навис волколак. Он занёс лапу и свирепо зарычал.

Камилла, качаясь, попятилась назад и почувствовала, как упирается в чью-то грудь.

– Пошёл прочь! – раздался женский голос из-за спины девочки.

В темноте сверкнуло жёлтое пламя, осветившее взъерошенную шерсть волколака и ударившее его в живот. Зверь заскулил, отлетел в помойную кучу.

– Я с тобой, дитё, – прошептала женщина. – С тобой.

Камилла, перед тем как потерять сознание, почувствовала, что её кто-то обнимает и осторожно берёт на руки.

***

Сначала был запах чего-то очень вкусного и горячего. Затем пришло ощущение себя самой. В кой-то веки ноги и руки были тёплые, даже горячие. Голова от чистых волос казалась непривычно лёгкой. Кожу постоянно хотелось гладить, настолько она стала гладкой и нежной. Не было больше спутанных, засаленных волос, грязи на руках и на ступнях. Камилла поняла, что, впервые за долгое время, её искупали. Удивление сменилось голодным урчанием в животе. Девочка вспомнила о своём многодневном голоде и рывком села. Голова закружилась, но Камилла всё равно внимательно оглядывала помещение широко распахнутыми глазами, пытаясь найти еду, что так вкусно пахла.

Оказалось, Камилла сидела на кровати с худым матрасом под небольшим окном, из которого в помещение попадал свет зимнего солнца. Это была небольшая комната с низким потолком и стенами из тёмного кирпича, больше похожая на подвал. Около кровати стоял широкий стол с выдвижными ящиками по бокам, уставленный стеклянными пузырьками и стаканчиками. На столе лежали и принадлежности для письма – толстые листы сероватой бумаги, писчее перо, чернильница и небольшой нож. Вдоль стен вытянулись прочные, деревянные стеллажи. На их полках громоздились книги, закупоренные колбочки с мутными жидкостями внутри, стаканы полные разноцветных кристаллов, запечатанные банки с уродливыми зародышами животных, цилиндры с дымом, флорариумы с ползучими растениями и много чего ещё. Вся эта утварь стояла в невероятном хаосе, словно её клали на стеллажи в сильной спешке или с таким же сильным безразличием к порядку. Такой же кавардак творился и на потолке: связки засохших кустов лавровых листьев, листьев боярышника, крапивы, веток ромашки и белладонны превратили потолок в нечто похожее на осеннюю аллею. Мерно покачивались на тонких нитках