мысль о том, что будет завтра, когда мы снова окажемся в цеху.
Вторая ночь в приемнике снова была кошмарной, и утром я поплелся на работу, как на казнь. И тут произошло чудо: мы только начали работать, как вошел воспитатель и крикнул:
– Петр! Выходи! За тобой отец приехал!
Потом мне выдали мои выстиранные вещи, и пока я одевался, все время думал, как посмотрю в глаза отцу и что ему скажу – было до дурноты страшно и стыдно. Но когда я к нему вышел, отец просто обнял меня и… просто сказал: «Поехали. Мама ждет».
За полчаса мы дошли до станции. У отца уже были билеты, и мы почти тут же сели на поезд. О чем мы с ним говорили в дороге и говорили ли вообще, начисто стерлось у меня из памяти.
Помню лишь, как мы вышли с бакинского вокзала на улицу, и я задохнулся от любви к городу.
Еще помню, что дома меня ждал салат оливье, окрошка, долма, торт трюфельный – все, что я больше всего люблю.
Обо всем случившемся мы почти не говорили – так, словно ничего и не было. И в школе ребята встретили меня как ни в чем ни бывало – так, как и велела им Людмила Ивановна.
Потом были экзамены, выпускной бал, который, как и полагалось в Баку, мы завершили встречей рассвета на Приморском бульваре и поступление в университет.
К этому времени я закончил цикл «Пустяковые истории, услышанные на вокзале», но показал его Александру Романовичу только в сентябре.
Цикл ему в целом понравился, но годным для печати он признал только одно стихотворение – «Заключение»:
Я молод был. За каждым перегоном Фортуны мне мерещился оскал. Я загонял, как лошадей, вагоны, И как любимых, города бросал. Я молод был. Я не нуждался в крове, Любви и прочей суете мирской. Я верил в то, что я с Шекспиром вровень, И бредил, как Наполеон, Москвой. А над землей витали дуры-птицы, Шальные шли весенние дожди. Мне все казалось: главное случится, А главное-то было позади- Я молод был…
* * * Вот и вся история. Само собой, за эти годы что-то стерлось из памяти, о чем-то я решил не писать, чтобы не слишком утомлять читателя, но… Возможно, кто-то ждал, что в этой истории будут всякие ужасы и «свинцовые мерзости жизни», но, как видите, если они и случились, то их было немного. Возможно, мне просто везло, а может, люди всюду на самом деле куда добрее и лучше, чем мы о них думаем.
Я молод был. За каждым перегоном Фортуны мне мерещился оскал. Я загонял, как лошадей, вагоны, И как любимых, города бросал. Я молод был. Я не нуждался в крове, Любви и прочей суете мирской. Я верил в то, что я с Шекспиром вровень, И бредил, как Наполеон, Москвой. А над землей витали дуры-птицы, Шальные шли весенние дожди. Мне все казалось: главное случится, А главное-то было позади- Я молод был…
* * * Вот и вся история. Само собой, за эти годы что-то стерлось из памяти, о чем-то я решил не писать, чтобы не слишком утомлять читателя, но… Возможно, кто-то ждал, что в этой истории будут всякие ужасы и «свинцовые мерзости жизни», но, как видите, если они и случились, то их было немного. Возможно, мне просто везло, а может, люди всюду на самом деле куда добрее и лучше, чем мы о них думаем.