Эдуард ПОЛЯНСКИЙ
КОМАРИНЫЙ ВОПРОС

*

Рисунки Г. ОГОРОДНИКОВА

© Издательство ЦК КПСС «Правда».

Библиотека Крокодила. 1985 г.

Дружеский шарж Н. ЛИСОГОРСКОГО

Это шестой сборник автора в «Библиотеке Крокодила». Все автобиографические данные о нем содержатся в предыдущих книжках. Что избавляет читателя от необходимости еще раз запоминать год рождения автора и имя, отчество его тещи.

ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЯ

Меня часто спрашивают: «Почему ты, Даладнов, даже не попытался пристроить свою дочь на какой-нибудь престижный факультет, а сразу бросил ее на подъем бытового обслуживания в качестве прозаической приемщицы драных штиблет?» На что я не менее часто отвечаю: «Я еще не совсем обезумел, чтобы делать гадости своему собственному дитяти. Достаточно, что сам пострадал по линии образования и как раз на блатной почве! И к тому же вместе со мной страдали другие, ни в чем не повинные люди».

И выкладываю кое-какие факты из своей биографии. Дядю моего, — пусть земля ему будет пухом, — хлебом-, бывало, не корми, а дай возможность привернуть блатное дельце. Имея разветвленную сеть могущественных знакомых, дядя все устраивал только через них, даже самое плевое дело, которое было по плечу нашему дворнику, лишенному каких-либо блатных рычагов. Не любил дядя, чтобы его влиятельные знакомые простаивали. Если ему нужен был торшер, он не отправлялся за ним в магазин, как все нормальные люди, — промышленность в то время как раз налегла на торшеры, решив, очевидно, обеспечить ими все читающее перед сном население страны, — а звонил своим знакомым. Эти знакомые с превеликим трудом доставали ему торшер мышиной расцветки, который в магазине ни один уважающий себя покупатель не взял бы и даром. Для дяди важен был сам процесс доставания, выбивания, проворачивания, он сделался наркоманом по блатмейетерской части и уже не замечал, что наносит вред себе и близким.

Я был его лебединой песней. Долго он поджидал, когда я закончу школу, и, как только это произошло, коршуном набросился на меня.

— А поступишь ты на физмат! — изрек дядя, изучая мой аттестат зрелости, из которого по всем точным наукам нагло перли тройки.

Дядя не признавал легких путей. Он любил трудности, а что могло быть труднее, чем протолкнуть на физмат такого балбеса, как я (во всяком случае в отношении точных наук). Честно говоря, тройки по физике и математике никак не отражали моих истинных познаний в этих предметах. Оценка, которую я на самом деле заслуживал, еще не придумана ввиду уникальности моего физико-математического багажа, но, думаю, могла бы составить сотые доли единицы. По остальным предметам я преуспевал, что и давало основание учителям физики и математики сделать смелое предположение, что я не столько балбес, сколько несусветный лодырь, и вывести в моем аттестате тройки. О, как они заблуждались, мои добрые учителя! На самом деле я добросовестно штудировал учебники, но все эти законы и теоремы, проникая в мою черепную коробку, не находили там должного гостеприимства и, разобидевшись, навсегда покидали ее.

Это не помешало мне, как вы догадываетесь, поступить на физмат. Дядя поднял на ноги всю свою блатную рать, которая убедила ректора, что во мне дремлет будущий Ньютон, о чем свидетельствуют мои тройки — гениев, известное дело, поначалу недооценивают. Впрочем, вскоре выяснилось, что дядя, как и в случае с покупкой торшера, ломился в открытую дверь: на физмате был недобор, брали всех желающих.

Приступив к учебе, я понял, что приговорен к пяти годам с содержанием в колонии усиленного режима, с конфискацией всех моих несбывшихся мечтаний. А мечтал я работать в зоопарке, желательно с ластоногими, с тюленями, с морскими львами, моржами всякими.

Дядя конфисковал всю мою живность. Сейчас я вспоминаю о ластоногих только во время бессонницы. Врачи советуют, когда не спится, думать о чем-то приятном.

Освободили меня досрочно, на первом же году учебы. За это время я успел довести одного преподавателя до нервного истощения, у другого, весьма интеллигентного на вид, медики обнаружили неизвестный ранее синдром: когда называли мою фамилию, он впадал в глубокий обморок. Когда при этом снова произносили мою фамилию, этот бедолага, не приходя в себя, выкрикивал лозунги весьма некультурные: «Свернем скулы тупице!» Или: «Ударим по пустой черепной коробке!» Третий преподаватель пытался дать мне крупную взятку» чтобы я немедленно покинул вуз. Как честный человек, я был крайне возмущен его предложением и пригрозил обратиться в следственные органы. Если бы не моя щепетильность, я, может, и сам подкупил весь деканат, только бы навсегда вытряхнуть из своих намученных мозгов все эти недоступные для меня формулы, да боялся дядю обидеть.

Вся надежда была на экзаменационную сессию, благополучно миновать которую я никак не мог — разве что экзаменаторов подкосит инфекционный менингит. И действительно, после сессии меня с треском выдворили из института, но дядя нисколько не обиделся, а даже, наоборот, обрадовался представившейся возможности поразмять косточки на блатной ниве. Не дав мне глотнуть свежего воздуха, он, проведя изящную комбинацию, внедрил меня в физкультурный институт.

Когда-то в детстве я догнал свою восьмидесятилетнюю прабабушку. Она отправилась на прогулку без галош, и мне удалось всучить их прабабуле у соседнего подъезда. Это было, пожалуй, самое крупное достижение в моей спортивной жизни. Единственное, что роднило меня с большим спортом, — это неотступные травмы. Освоение чуть ли не каждого спортивного снаряда на уроках физкультуры кончалось для меня переломом руки или ноги.

Как большой специалист по части переломов, я стал, горячо обсуждать со своими новыми однокашниками, какие кости у спортсменов наиболее ломкие, и вскоре в качестве иллюстрации сломал себе ребро, предварительно исполнив оригинальный танец на льду. Вообще-то я бежал «пятисотку», но поскольку до этого мне не приходилось бегать на коньках, одно сломанное ребро (а не два и не три) можно считать моей второй спортивной вершиной.

Едва ребро срослось, как меня сунули в воду. Это было