«ПЕРЕЦ» В ГОСТЯХ У «КРОКОДИЛА»

*

Переводы с украинского

Рисунки А. АРУТЮНЯНЦА, С. ГЕРАСИМЧУКА,

В. ГЛИВЕНКО, В. ЗЕЛИНСКОГО

© Издательство ЦК КПСС «Правда».

Библиотека Крокодила. 1986 г.

В январе 1987 года украинскому сатирическому журналу «Перец» — 60 лет. К юбилею принято подводить итоги. Для наглядности желательно в цифрах. Ну, а как же подсчитать улыбки? Это, пожалуй, то, что не поддается строгой статистике. Будем успокаивать себя тем, что даже, если каждый из 2,5 миллиона наших читателей улыбнулся бы хоть раз, читая очередной номер «Перца», это уже кое-что…

Но, если исходить из того, что план улыбок на душу населения у нас с каждым годом увеличивается, а спрос на острое слово растет, то выходит никак нам нельзя останавливаться на достигнутом. Нам — это авторам журнала «Перец», часть которых представлена в этом сборнике.

Владимир БОНДАРЕНКО

ШАГИ

Каждое утро, придя на работу, Кирилл Мефодиевич Шмурдяк доставал из портфеля и ставил на стол двухлитровый термос с чаем, который готовила жена по специальному рецепту, вычитанному ею в рукописи неизвестного автора-гомеопата. Рукопись эту одолжила на один вечер знакомая, которая, в свою очередь, выпросила ее у кого-то на двое суток. Напиток, если верить автору, уничтожал в зародыше все болезни желудка и пищевода, мгновенно перемалывал в порошок камни в печени и почках, улучшал обмен веществ и повышал общий тонус, но, к сожалению, имел несколько специфический, или, попросту говоря, мерзкий запах. Это обстоятельство нисколько не тревожило Кирилла Мефодиевича, ибо нос его, как он сам выражался, не функционировал с детства из-за полипов. Зато у сотрудников, с которыми Шмурдяк сидел раньше в одной комнате, чаепитие вызвало дружный протест. Однако, поскольку трудовое законодательство не запрещало пить чай во время обеденного перерыва на рабочем месте, администрация конторы нашла компромиссное решение: Кириллу Мефодиевичу выделили маленькую отдельную комнатку размером два с половиной на полтора метра, где он и роскошествовал в гордом одиночестве уже несколько лет.

В след за термосом на столе появлялись четыре громадных бутерброда с красной рыбой, черной икрой, копченой колбасой и сыром — плодами широких знакомств на торговой ниве той же жены, а завершала натюрморт головка чеснока. Чеснок Кирилл Мефодиевич не ел и не любил, а лишь злоумышленно растирал один зубок. Этим букетом он окончательно отбивал у членов родного коллектива желание заглядывать в его кабинетик.

Расправившись с одним из бутербродов, Кирилл Мефодиевич запивал его чаем, а потом немножко приоткрывал дверь, клал перед собой бумаги, многие из которых пожелтели от времени, и дремал, сквозь сон прислушиваясь к шагам в коридоре. Это было для него любимым занятием — узнавать, кто проходит мимо его дверей.

Вот тяжело зашаркало, закряхтело, закашляло. Это, вне сомнения, Лычак. Высокий и худой, словно жердь, младший консультант Лычак передвигался, не отрывая ног от пола. Самых крепких ботинок хватало ему от силы на месяц-полтора, после чего Лычак показывал всем дыры на подошвах и выспрашивал, нет ли у кого знакомых на обувной базе.

Шаги затихли как раз — напротив Шмурдякового кабинета. Наверное, младший консультант уже обсудил все перипетии вчерашнего футбольного матча со всеми, кто сидел с ним в комнате, и теперь искал нового собеседника. Кирилл Мефодиевич быстренько очистил еще один зубок чеснока, положил его на лист бумаги и растер пустой бутылочкой из-под клея. Лычак, который через дверь мог определить, что именно распивают, улавливая оттенки «Пшеничной», «Сибирской», «Экстры», «Украинской с перцем» и других отечественных напитков, в одно мгновение среагировал на чеснок и неохотно пошаркал дальше.

Громко хлопнула где-то дверь, даже стекло в окне задрожало, и что-то вихрем пронеслось по коридору.

«Гузько, — безошибочно определил Кирилл Мефодиевич, — понес свежие сплетни».

Полчаса было тихо. Кирилла Мефодиевича уже начало к глубокому сну клонить, когда он вдруг почувствовал, что за дверью кто-то стоит и прислушивается.

«Снова проворонил, — рассердился сам на себя Шмурдяк, — уже пятый день подряд не могу своевременно запеленговать этого Дубаря». Он схватил арифмометр, несколько раз резко крутнул ручку. В коридоре тихо зашелестело и поплыло дальше.

«Пронесло», — облегченно вздохнул Кирилл Мефодиевич. Дубарь был его непосредственным начальником. До пенсии ему оставалось два года, и, очевидно, поэтому человек вдруг забеспокоился, какую он по себе оставит память… Вряд ли кто-нибудь помянет его добрым словом. И не только из-за Дубаревой привычки по-кошачьи ходить и подслушивать. Дубарь ко всему этому был еще и скряга. Больше рубля в его карманах никогда не водилось. Он частенько обходил подчиненных, заводил разговоры о еде и напитках, и сообщал как бы между прочим, что в парке торгуют горячими шашлыками, а он как назло забыл дома деньги. Ему давали взаймы, и он уходил кормиться. Вернувшись, Дубарь тыкал всем свой рублик, которого, конечно, никто не брал. Если шашлыки шли под «сухарик», после четвертого стакана Дубарь размякал, начинал плакать и выяснять, почему его никто не любит. «Я же никому ничего плохого не сделал», — причитал он, не упоминая, однако, сделал ли он что-нибудь хорошее.

Несколько раз Дубарь намекал о шашлыках и Шмурдяку, но Кирилл Мефодиевич делал вид, что не понимает, о чем идет речь, и даже не предложил Дубарю ни одного из своих бутербродов, потому что жадностью не уступал своему начальнику. Дубарь платил ему тем, что старался незаметно подобраться к двери и подслушать, чем его подчиненный занимается. Но это ему не всегда удавалось.

Так проходили дни, месяцы, годы. Но однажды Кирилл Мефодиевич услышал незнакомые ему шаги. Так обычно ходят уверенные в себе мужчины лет сорока пяти — пятидесяти. Потом что-то дробненько и мелодично простучало, как на барабане. «Ого, — отметил Кирилл Мефодиевич, — у нас появилось молодое пополнение. И, наверное, грациозное, ибо шестипудовая молодуха так на высоких каблуках не постучит». Два дня Кирилл Мефодиевич крепился, а на