Лин Яровой Забытые

Посвящается Лиде

Титов. Олдрин. Уайт.

История стёрла их имена. История не помнит вторых.

Та же участь постигнет и нас — жителей «Ермака». Пройдут годы, столетия, и растворится память о девяти поколениях, умиравших под металлическим небом. Погаснет в чёрном молчании космоса легенда о девяти капитанах — тех, кто на протяжении веков вёл межзвёздный ковчег к далёкой планете Орум.

Время убьёт каждого из нас. Не пощадит даже самых великих.

Никто не вспомнит Ивана Крестова — моего учителя, первосвященника и хранителя преданий материнской цивилизации. Не вспомнят Рыбакова Андрея — гениального астрофизика и главного инженера ковчега. Не вспомнят его брата Петра и не вспомнят Иосифа — лучшего из пилотов и последнего капитана «Ермака». Моего отчима.

Не вспомнят мою мать Марию, умершую при родах. И даже создателя нашего мира — Михаила-Творца, от чьего семени я был непорочно зачат.

Что там говорить: никто не вспомнит и обо мне — избранном сыне, которого экипаж по иронии судьбы назвал Нилом.

Все мы будем забыты. Теперь это ясно даже такому далёкому от физики человеку, как я. Расчёт и замысел оказались неверными. «Ермак» не догонит «Армстронг». Наш ковчег вышел с Земли на сорок лет позже, и с тех пор каждый день сокращает разрыв на миллионы километров, но этого всё ещё недостаточно. Шестнадцати лет, оставшихся до окончания миссии, слишком мало, чтобы угнаться.

Мы сойдём на Орум вторыми.

И никто не запомнит нас.

Я думал об этом каждое утро, просыпаясь в белой просторной каюте. Смотрел на звёздные карты, мерцающие голограммами под потолком, и следил за тем, как красная точка, помеченная буквой «А», всё ближе подбирается к Облаку смерти, за которой скрывалась экзопланета.

«Облако… — думал я. — Единственная наша надежда. Последний козырь, припрятанный самой вселенной на подходах к звёздной системе».

В глубине души я мечтал, что этот козырь сыграет. И каждый раз, когда об этом размышлял, чувствовал укол совести. Слышал в голове голос учителя:

«Не желай зла, маленький Нил, — говорил Крестов, когда был ещё жив. — Вся история, все предания и все заповеди Земли, чьё знамя мы гордо несём сквозь космос, — все они на самом деле лишь об одном. Люби другого… Люби, даже если ради этого придётся пожертвовать мечтой».

Я знал, что учитель прав. Понимал, о каких заповедях он говорит. Ведь с самого рождения я только и делал, что впитывал в себя всю историю материнской цивилизации, всю её культуру, предания, произведения искусства, философские труды и религиозные сочинения. После смерти Крестова, я остался единственным человеком на «Ермаке», который помнил, с чего начиналась Земля.

И всё же слишком трудно совладать с гордыней, когда ты — семнадцатилетний мальчишка и член капитанской семьи, которому с самого детства твердили об избранности. Особенно, когда знаешь, что именно ты — хранитель Ключа, тот самый сын, что однажды закончит великую экспедицию «Ермака» и первым ступит на твердую землю впервые за двести пятьдесят с лишним лет.

«Уймись, Нил. Уймись. Сатана гордился, с неба свалился. Фараон гордился, в море утопился» — вспомнилась прибаутка, вычитанная давным-давно в одном из файлов библиотеки.

Хотел бы я увидеть небо и море. Особенно море. На архивных записях оно казалось мне невероятно величественным, но интуиция подсказывала, что никакая виртуальная запись не может передать его мощь в полной мере…

Висевшие на стене часы пропищали два раза, вырвав меня из раздумий. Я встал с постели, надел чёрную мантию и расчесал перед зеркалом длинные волосы, падавшие на плечи.

Время близилось к девяти.

Пора отправляться на проповедь.

***

По коридорам «Ермака» я обычно ходил босиком. Пластиковые полы были теплы на ощупь от работавших в нижних отсеках механизмов жизнеобеспечения. Гуляя на босу ногу, я иногда прикрывал глаза и представлял, будто иду по земному пляжу — желтой мелкой породе, которую люди древности называли песком. Может и до сих пор называют. Кто знает, что у них там творится? Связь с Землёй оборвалась ещё за сотню лет до моего рождения. Последняя запись гласила о новом типе реактора антиматерии, построенном где-то на Южном полюсе, и на этом известная история материнской цивилизации кончалась.

— Здравствуйте, — сказал я, заходя в лекционный зал. — Садитесь, пожалуйста, не стойте.

Десятки рабочих: инженеров, механиков, биологов чуть склонили головы, а затем послушно уселись за крохотные пластиковые столики. Достали планшеты с электронными перьями и уставились на экран.

— Тема сегодняшнего занятия: мифология западноевропейских народов. Поговорим о культуре наших братьев по материку…

Заметив пару нахмуренных лиц, я усмехнулся и напомнил всем, что такое «Европа», «Запад» и «материк». Затем, держа в руках лазерную указку, начал неторопливо ходить вдоль экрана и рассказывать о том, какие культурные пласты лежали в основе цивилизации, подаривших нам Шекспира, Вольтера, Диккенса, Конана-Дойла и прочих великих творцов, о которых люди, сидевшие в зале, вряд ли когда-то слышали. Паства ловила каждое моё слово. Спасибо Крестову, научившему излагать мысли красиво. Благодаря его урокам, я без труда мог сплести узором даже самые невероятные и диковинные образы. Я дарил людям возможность представлять вещи, которых никогда не было на корабле. И даже те, которые не существовали вовсе. Рассказывал о германских мифах, сравнивая Мидгард с жилыми зонами ковчега, Хельхейм с движущими реакторами антиматерии, а Океан с планктонновой фермой, которая производила на «Ермаке» кислород. Рассказывал об испанских кострах святого Иоанна Крестителя, проводя параллели с праздниками всеобщей дружбы на корабле. Говорил о сказочных «кругах ведьм», заходя в которые путешественники по преданиям теряли ощущение времени и возвращались к постаревшим родственникам спустя сотни лет. Эти «круги» я сравнивал с червоточинами Морриса-Торна, которые в теории позволяли перемещаться в пространстве-времени со сверхсветовой скоростью.

Я рассказывал людям про дождь. Говорил, что это похоже на включенный душ, только на всём корабле сразу.

В конце занятия, решил немного расслабить головы прихожан. Поэзия для этого подходила как нельзя лучше, и поэтому, поразмыслив немного, я прочитал первое пришедшее на память стихотворение Северянина:

Она, с кем четверть странствия земного

Так ли, иначе протекла,

Она меня оставила без крова

И на бездомность обрекла.

В совместно нами выстроенном доме,

В его прохладной теплоте,

Уже никто не