– А теперь у нее это получается?
– Ты понимаешь, она тренируется в танцах до изнеможения, а потом дома ходит как попало, неестественной походкой… Все время ломится, как в глухую стену… А я считаю – если не идет, то и не твое, либо не в своем формате на это дело западаешь…
И тут я вспоминаю что-то похожее: пока не научилась ставить соединения в словах – просто ненавидела писать, а с обновленной версией почерка как заскользила бумагу марать даже не по программе…
Не могла я понять только, что у нее за подтекст в отношении меня. Она опять словно мысли мои читает:
– Подумай, что тебе в жизни дают танцы? И дают ли что-то?
А я вдруг задумываюсь, что это жизни моей теннис дался… Поучает ли она меня, потеряв надежду наставить Джейн, или наоборот – уничтожает меня на пути Джейн к победе в VIP…
А однажды я слышала, что Алойк запросто назвала подругу сволочью, а та спокойно отвечает:
– Почему сразу сволочь?
Но в любом случае все Джейн да Джейн у нее на уме. И теперь я имею туманную Деметру в потенциальных соперницах в спорте, а с Алойк пролетаю над Парижем буквально лишь в розовых снах… А тут Алойк выдала еще лучше:
– Я летом уезжаю в Израиль. Навсегда.
Значит, Джейн остается… Чуть ли не на мою голову…
– Вы всей семьей уезжаете?
– Родители с сестрой будут тут жить.
Выясняется, что сестра эта – София – старшая, а самостоятельно жить будет Алойк – конечно, успешности последней нет предела.
И тут наш разговор заходит о тяжких подробностях деторождения. Я говорю, что не могла иметь брата или сестру, потому что из-за совпадения родительских резус-факторов второй ребенок получил бы заболевание крови. Алойк говорит, что врачи предсказали ее родителям то же самое, но в отношении третьего ребенка. А вот в семье обожаемой Джейн три сестры! А потом она утверждает, что ребенку так же тяжело родиться на свет, как матери – родить.
– Я думала, младенец кричит, чтобы вдохнуть воздух, – озадаченно говорю я.
– А он кричит от боли…
– Вот те раз! А что болит?
– Сказывается изменение давления среды. Это очень дурная боль. Счастье, что никто потом ее не помнит.
А говорит так, будто не забывала. Значит, у меня родовая травма… Вот почему я умираю все эти годы!..
14. Дуло в уши… Стоял холод с припадками жары. Остановка угрюмо молчала, знакомого было мало, автобус не торопился… Бережно прикасаюсь к манжетам салатной ветровки, слегка встряхиваю ногами, и успокаивающе прикасается мне в ответ полотно клеша. Сегодня мы с Алойк были совсем-совсем одни в небольшой ее квартире.
Сначала встретился во дворе университета смущенный Макс. Неужели он подумал, что я приехала к нему?! И он мне сказал самые ужасные слова – всем и всегда ужасные, но я настолько была безучастна к ситуации, что и слова эти оказались неуместными. Сначала была очень удивлена, а потом обрадовалась до веселья от сознания того, как в этот раз лихо мимо боли меня протащило…
– Шарлотта, мы были в ссоре с Джейн. Но теперь все прояснилось. Ты извини…
Меня ведь, оказывается, прокатили! И все, видно, были в курсе… И Алойк весь день прибывала в каком-то извиняющемся состоянии: о Джейн, о танцах, о теннисе – ни слова… Старалась кормить меня сахарозой и шоколадом, заговаривала зубы, давила на уши; песни из приемника расслабляли до хмельной эйфории. И я сидела на диване в окружении мягких игрушек, на фоне красных ковров. Кажется, она собрала все сладости с уличных прилавков. Собственно говоря, это были сплошные клинья различных тортов. Она говорила, что не знала, какой лучше, и принесла все, оправдывалась, что медовые пирожные разобрали. Она смотрелась бы в официантках: так ловко принесла все торты и ни одного не уронила. Грация спасла пир! Алойк показывала совместные со своей сестрой детские фотографии, где сама она неизменно угадывалась с печеньем в руках. Оказалось, что Каваливкеры имели вечные проблемы со встречной полосой – каждая несколько раз подвергалась риску стать загудроненным идиотом… Я узнала о том, что сестры со смешного возраста ходили гулять до скольки хотели в дома своих подруг и претенденток в оные… И отец только посылал вослед, видимо, с его точки зрения, очень остроумную фразу:
– Что? Дружить пошли?
Но женихов не было замечено (вот ведь юмор-то!), а София – единственная, имевшая хоть какие-то отношения, уложилась с ними в период одного светового дня. И медаль свою после колледжа она сунула в ящик и более не вспоминала, а учиться поступила в какой-то неизвестный никому институт.
И тут появилась сама София – да ещё впридачу с какой-то Хеленой. Сестра была рассудительна, снисходительна ко всем проявлениям, как-то необыкновенно мягка – прямо в унисон своему серому пушистому свитерку…И хотелось постоянно встречать ее где-нибудь и здороваться или просто по телефону звонить и по имени ее называть, как бы показывая – вот, я тебя узнаю по голосу… И что-то (или все) мне отчаянно в ней нравилось, и даже, помнится, жалела я, что она не сестра мне, не подруга. И вдруг пробило тогда же, что я никогда ее больше и не увижу… Она с порога уселась напротив нас и принялась приятно смеяться на фоне собственного жизнеописания. Хелена же рьяно кинулась на диван с ногами, пробив меж нами брешь, задевая тарелки, и прямолинейно недевичьим голосом вопрошала:
– А чего это вы тут объедаетесь?..
И шли чуть ли не драгоценные минуты. Алойк начинала смеяться все громче и громче, заглушая сестру и в чем-то повторяя вульгарность приятельницы… Она сидела рядом со мной и постепенно скатывалась головой на моё плечо. Мне кажется, в тот момент она вовсе не обращала внимания, обо что опирается ее затылок. А я цепенеюще превращалась в мебель в попытках не спугнуть редкую птицу или, наоборот, не обнаружить себя перед лицом черных крыльев беды.