– Давай сигнал, – уже вполголоса, скомандовал пластуну.
Заклекотал казак ночной птицей. Несколько томительных минут – две тени проскользнули над бруствером.
– Ну, поручик, опять расходятся наши дорожки, сейчас чучела выставим, чтоб турки остереглись сразу сюда лезть. Нехай постреляють трошки.
– Что вы за подарунки делали?
– Гати ставили. Колышек заострённый вкопаешь, через три шага ещё один, или штык. Побежит турок, споткнётся на первом, упадёт на второй, если не насмерть, всё равно не воин.
– Хитро.
– Мы в плавнях на кабанов гатями охотимся. Кабан чует опасность, но гати не дают ему сойти с тропы.
Вахмистр доложил о готовности орудий.
– Шрапнелью, трубка два. Веер вправо, три.
Таиться больше не имело смысла.
– Батарея по басурманам, пли!
Три трёхметровых факела, рванулись к турецким шатрам.
– Шрапнельным, трубка один. Веер вправо два.
Веер – это значит, крайнее орудие ставит два деления, среднее два с половиной, следующие три. Шрапнельная граната взрывается в воздухе, осыпая противника сотнями винтовочных пуль.
– Батарея, пли!
– Замки снять и к своим. Аллюр три креста. Поспешай, братцы.
У противника, огни, стоны крики. Хорошо слышатся в ночи. Прости, Господи – поторопился! Можно было ещё разок врезать. Теперь остаток жизни жалеть буду. Об атаке на батарею, турки пока не помышляли. Слишком заняты собой.
Верный Прохор опять рядом, в руках вертит белою папаху.
– Нашёл, батюшка, нашёл! – голос старика ликовал.
– Схорони пока за пазухой, пластуны за белую заругают, – не оценил я его радости.
– Та где, эти пластуны. Небось возле турка ползают, пойдём Иван Матвеевич, одни мы тут остались.
И тут на правом фланге залп из ручных картечниц. Страшно представить, что там у турок твориться, сейчас бы конных казачков, до Плевны рубили бы нехристей.
– Вот и пластуны отметились, пошли, старый солдат, подождём их возле нашего камня.
– Простите нас ребятушки, – перекрестился Прохор, опуская голову и не глядя по сторонам на темные холмики, павших сегодня товарищей. Назад мы возвращались в полном молчание.
Когда опустились на остывшие валуны камней, почувствовал, как я устал. Колени подрагивали, ветер студил пот на спине и боках.
– Знаешь, Прохор, – я достал портсигар и долго раскуривал папироску, пряча огонек в кулаке, – это, наверное, самый длинный день в моей жизни.
– Нет, Иван Матвеевич, не суди так. Вот выживем, женим тебя, тогда узнаешь про самый долгий день в жизни.
Два дня противник приходил в себя, менял части на свежие, а мы долбили скалы и строили укрепления, использую естественный рельеф.
Начиналась оборона перевала Шипки.