ощутимые. Мы никогда у тебя ничего не просили, у тебя – своя семья, свои заботы, но мог бы и послать иногда тысчёнку-другую. Тебе сущая мелочь, а Толяну – хорошая заначка к какому-нибудь празднику. Так вот, родной сына, он и с этой своей пенсии исхитрился скопить денег на покупку барана к своему юбилею. Только ради тебя, непутёвого, чтобы тебя от души шашлыком твоим любимым угостить, – сам-то он как цыплёнок, не ел почти, – ты ведь обещал ему обязательно подъехать к этому дню. Помнишь?

– Помню, батя. И готовился к поездке. Телевизор, сто лет назад обещанный, купил, и в качестве особого юбилейного сюрприза – машину самую престижную среди братвы и прочих солидных людей. Машину сдуру, конечно, понимаю теперь. Простите идиота.

– Братвы-ы… Саня-Саня… вроде и одна мать вас с Анатолием родила, а как будто с разных планет вы.

– Простите… я правда собирался.

– А почему не приехал? Он ведь так ждал! Только о тебе и говорил целый месяц, пока готовился к празднику.

– Правда, Саня, он так хотел от души отметить свою круглую дату, ведь в жизни никогда дней рождения толком не отмечал – тяжело вздохнула Мария Ивановна. – И слово «Санёк» не сходило с его языка. Если б всё сложилось, возможно и поведал бы он тебе в этот день то, что хотел да не решался рассказать столько лет. Может, устал болеть, чувствовал что-то. А жить он хотел, несмотря ни на что, сильно. Планы строил на будущее…

– Жизнь, Марь Ванна, московская ох, как давит людей, особенно нас, неместных, приехавших за удачей, за деньгами.

– Знал бы я, сына, – в очередной раз подал голос отец, – что даже сегодня, в день, когда мы закопали нашего Тольку, будешь ты так… младенцем бы тебя придушил. Задавил бы подушкой и сказал бы всем, что во сне ты задохся.

– Бать, я не вру!

– Да ладно, мы тебе после толькиного дня рождения звонили в Москву. Домой не дозвонились, а на работе твоей нам ответили, что за два или три дня до этого неудавшегося толянова праздника ты уехал вместе с кучей друзей и подружек в отпуск за границу, на море позагорать… блядун хренов!

– А в день рождения с утра он был такой воодушевлённый, – твёрдым голосом пресекая ненужную в этот скорбный час ссору, продолжил рассказ соседки дядя Степан, – даже его обычная повышенная температура улеглась. Ничего не начинал, ждал тебя, чтобы вместе с любимым братом торжество открыть. Всё высматривал, когда ты появишься со стороны трассы. К обеду немного приуныл, но продолжал ждать. Всё убеждал нас всех, что Санёк вот-вот обязательно подъедет, он же, дескать, обещал как брат брату. Тогда, в компании с ним, сразу, мол, и приступим к пиру горой. Ближе к вечеру захандрил, а потом вдруг выпил натощак целую бутылку вина прямо из горлышка. Стол так и не стал накрывать… эх-х!

– А к ночи… – соседка всхлипнула, – он был уже пьян до невменяемости, хотя пить ему врачи категорически запрещали в его состоянии.

– И понеслось… напрямую к гибели, – в тон ей всплакнул дядя Степан. – Утром мы к нему не смогли зайти, поскольку входная дверь и окна были заперты изнутри. Ни на наши стуки, ни на телефонные звонки не отвечал. Пил, пока не уничтожил весь праздничный юбилейный запас спиртного. А припасено было прилично, так как готовились мы вместе с ним в этом плане к торжеству загодя и основательно.

– Батя, а ты-то где был? – бледный как полотно Санёк выпил один за другим два стакана подряд водки и, не закусив, наливал трясущимися руками третий. – Ну, пусть я мразь законченная. А ты ведь выше в тысячу раз! И ближе.

– В больнице районной я был, вот где… нашу-то, сельскую, прикрыли недавно из-за отсутствия финансирования. Редко, но наваливается слабость,

ложусь под капельницу. В этот раз вот тоже угораздило перед самым

толькиным днём рождения.

– Бать, ты начал с вопроса, знаю ли я, с чего всё у Толяна началось. Так получилось, что не успел он мне раскрыть тайну своей жизни. Прошу тебя…

– Боюсь, сына, не надо, наверное, тебе этого знать.

– Батя! Ты что? Он ведь собирался рассказать!

– А ты хотел его выслушать? Дела, говоришь? Вот и езжай в свою Москву да на заморские пляжи на своих импортных железяках-«Хаммерах» со своими бандитскими шлюхами, нехрен оскорблять своей вшивой крутизной толькину светлую память! Да он в тысячу раз лучше тебя был, хоть и бедный. Просто тебе, стервецу, больше повезло в какой-то момент – в буржуи выбился, сыт-пьян и нос в табаке, а ему примерно в тот же по времени момент повезло меньше – облучился на проклятой денежной работе, с атомной радиацией связанной, куда ты же его и сговорил. С тех пор и начались толяновы мучения. Заработанные и скопленные кое-какие деньги вскоре после списания его на инвалидную пенсию закончились, а болезнь прогрессировала. Жизнь по мужской линии каюкнулась, а у него – любовь настоящая только-только началась тогда… И постепенно загиб человек.

– Батя, ты что хочешь сказать? Ну, прости меня, батя, если я…

– Бог простит… может быть. Он милосердным бывает даже к таким как ты. А я не хочу тебя ни видеть, ни слышать. Внучат своих, а твоих детей, каких не довелось Толяну иметь, и жену твою, а свою сноху всегда любить буду и оченно скучаю по ним, а лично тебе в моём доме делать нечего, и не надо тут совсем появляться. Уезжай.

– Батя-а!!! Ради памяти Тольки!

– Всё, сына. Давай поцелуемся на прощанье.

– Батя, я шикарный памятник Толяну сооружу! Мраморный, гранитный!

– Всё, что мог, ты уже соорудил. Прощай, сына.

И старый Андрей Антипович шаркающей походкой, не оглядываясь, пошёл прочь.

– Вот, половину отдайте, пожалуйста, завтра ему, родителю моему, а

вторую половину – вам на уход за могилой, – положил на стол смешанную пачку стодолларовых и тысячерублёвых купюр Санёк, не решившийся сию минуту побежать вслед за отцом и пытаться как-то смягчить его.

– Не обижай нас, Саня, – подвинула ему назад деньги бывшая учительница. – Дед ничего от тебя не возьмёт, а мы если и помогали твоему брату, то делали это от души, просто по-человечески. Он тоже иногда в меру сил помогал нам в чём-то, так и жили. А за могилкой присмотрим, не волнуйся. И пусть она будет простая, как всё здесь. Шикарный памятник был бы на нашем небогатом кладбище инородным телом, и Анатолию это вряд ли понравилось бы. Ведь он был нашим, деревенским, простым русским человеком. Жаль, что ты таким же стать не сумел. Поэтому, действительно, поезжай-ка уж поскорее к себе, в свою «крутую» Москву. Так будет лучше.

– Но… – сконфуженно, уже не споря, мялся Санёк, – неужели совсем никакая помощь не нужна? Я ведь родной всё-таки брат… близкий человек…

– По-настоящему близким все последние годы был ему хотя и слабенький уже, страдающий провалами в памяти, но без малейшей искусственности