чаще обычного читала ему книжки, напялив на нос мощные очки на верёвочках. Начинала расспрашивать, как они жили у дяди на горе или в Казахстане. А потом, откинувшись на кровати, негромко напевала:«Что машинушка гудишь, кого задавила? А я Гошку свово в Уфу проводила.» Ему песенка не особенно нравилась, но было приятно, что хотя бы машина о нём будет скучать.

Подходя к дому, он обратил внимание, что свет в большой комнате не горит, значит дядька ещё не вернулся. Сняв заледеневшие, в сосульках, варежки, Гошка стянул лыжи, сгрёб их в охапку и пролез в калитку на пружине, которая всё норовила вытолкнуть его обратно. Кое-как отряхнувшись и оставив лыжи в сенях, он вошёл в прихожую, переходящую в кухню. За столом, развалившись у окна, в шерстяных носках, с дырками на пятках, пил чай дядька. Бабушка, хлопотавшая у печи, подошла, бесцеремонно стянула с внука начинающее подтаивать пальто, но на удивление даже не заворчала. И только дядька быстро оценил обстановку: громко отхлёбнув чай из блюдца, спросил:«Ну и где ты шляешся, я два часа тебя ждал, замёрз как цуцик.» Бабушка резко повернулась и в упор посмотрела на сына, укоризненно покачав головой, и, тяжело вздыхая, начала расправлять сырое пальтишко на спинке стула перед печкой. Да Гошка и сам всё уже понял, увидев сухие дядькины валенки у порога и такие же рукавицы, лежащие на полочке. Ничего не говоря, он прошёл за печку, лёг, не раздеваясь, лицом вниз на свою койку и стал ждать маму.