владение были ему пожалованы новые вотчины в обжитых краях Руси. Один из его внуков носил звонкое имя Держава. От него-то и пошли Державины, верные слуги Отечества. Их обширные владения со временем дробились, таяли и приходили в упадок. Роману Николаевичу досталось несколько захудалых имений неподалеку от Казани, да и те были под тяжбой.

В тот день, когда сокурский мужик скакал в Казань с недоброй вестью о болезни Ганюшки, майор был в гостях у богатого, взбалмошного помещика Якова Чемадурова, которого за глаза все звали Самодуром.

— Почто не пьешь, майор? — задиристо кричал Чемадуров сидевшему в конце стола Державину. — Медок-то знатный! Пчелки его собирали с твоих бывших гречишных полей. Не хмурься, кто ж тебе виноват, что не сумел распорядиться своей землицей?

Офицер вспыхнул и порывисто поднялся. Неизвестно, чем бы кончилось дело, но в этот момент в дверях вдруг показалась девка-горничная и испуганно сообщила, что к господину майору прискакал гонец из Сокур.

Выйдя в сени, Державин выслушал сбивчивый рассказ мужика Платона о том, что Ганюшка пребывает в тяжкой болезни и счет идет не на дни, а на часы…

Побледневший офицер вскочил на коня и рванул по пыльной дороге в Сокуры. Через полчаса бешеной скачки Роман Николаевич был на месте. Бросив повод дворовому мальчишке, взбежал по ступеням крыльца и вошел в старый отчий дом.

Сдерживая невольную дрожь, шагал он по сумрачному коридору. Никто его не встречал, всюду царила тишина. Роман Николаевич распахнул дверь детской и застыл в удивлении перед благостной картиной: спокойная и счастливая мать кормила грудью безмятежного младенца!

Боясь вздохнуть, секунд-майор стоял и смотрел… Когда Фекла, покормив ребенка, осторожно положила его, спящего, в колыбель, Роман Николаевич подошел и прижал к груди жену. Слезы навернулись на глаза у обоих. А их сынок как ни в чем не бывало посапывал в уютной колыбельке.

— Фенечка, душа моя… Гаврюша здоров?

— Сам видишь!

Он наклонился над зыбкой. Укрытый голубым атласным одеяльцем с затейливыми кружевами, младенец был похож на ангела. От его спокойного ровного дыхания чуть трепетала ниточка, распустившаяся на детском чепчике. На щеках проступил нежный румянец.

— Счастье мое… — шептал Державин, осторожно целуя ребенка. — Почто посылала за мной, Фенечка?

— Не серчай, друг мой! Утром случился у Гани превеликий жар. Страх как напугалась! Но Бог миловал…

Переведя дух, Роман слушал и любовался. Как хороша! Синие глаза, оттененные длинными ресницами, смотрят застенчиво, льняная коса дважды обняла голову. Он порывисто подхватил жену, закружил по комнате и в восторге приподнял на руках…

Фекла так никогда и не призналась мужу, какому варварскому лечению был подвергнут их сынок. А сам Гавриил узнал об этом лишь много лет спустя от старой няньки.

***

Не обманули русские поверья! Мальчик рос здоровым и крепким. В положенный срок обрел молочные зубки, научился ходить и говорить.

Первое произнесенное им слово было "Бог". Произошло это так. В феврале 1744 года в небе появилась яркая шестихвостая комета. Все жители Сокур высыпали поглазеть на небывалое зрелище. Вынесли из дому и годовалого Ганю. Сидя на руках у матери, малыш поглядел на комету, показал на нее пальчиком и вдруг сказал: "Бог!"

Все умилились, услыхав такое от крохи.

— Чудо великое! — говорили старики. — Младенец Бога узрел!

Но ничего необычного в поведении Гани не было: в доме Державиных о Боге говорили постоянно. Слово "Бог" мальчик слышал чаще, чем "мама" и "папа".

Народ крестился, споря, как истолковать небесный знак. Еще никто не знал, что в тот день в Петербург прибыла 15-летняя принцесса София Фредерика Ангальт-Цербстская — будущая императрица Екатерина П…

***

С трех лет Ганя водился с драчливыми дворовыми ребятишками и не раз приходил домой то с расквашенным носом, то с синяком под глазом. Мать ахала, грозилась запереть в детской и впредь не пускать на двор, а нянька, прикладывая к ушибу медный пятак, приговаривала: "Не трусь! Где страх — там и крах".

В те времена мелкопоместные дворяне не обременяли себя знаниями. Сыновей учили лишь потому, что на то имелись особые указания, прописанные в Соборном уложении. У местного дьячка Гавриил научился чтению и письму и пристрастился к книгам, которых, признаться, у Державиных было немного.

Когда Гаврюше исполнилось семь лет, Роман Николаевич повез его в Казань. Большой шумный город со множеством церквей и мечетей до глубины души поразил мальчика. На фоне деревянных домов величаво возвышался белокаменный кремль, видный отовсюду. Он был расположен на мысу левого берега Волги и реки Казанки, повторяя очертаниями Московский Кремль. Роман Николаевич объяснил сыну, что такова была задумка царя Ивана IV, завоевавшего Казань. Даже некоторые башни имели названия, как в Москве: Спасская, Тайницкая… Ганя был готов часами бродить по деревянным мостовым среди торговых лавок, гончарных и кузнечных мастерских, пробираясь сквозь толпу куда-то спешащих, нарядно, по-городскому одетых людей. Ничего подобного в Сокурах он не видел. Когда начали звонить колокола, он в волнении схватил отца за руку: "Батюшка, что это?"

Вернувшись домой, Ганя первым делом побежал во двор к мальчишкам поделиться впечатлениями о поездке. Те недоверчиво выслушали его пылкий и красочный рассказ и, объявив лгуном, затеяли драку.

Отец не стал разбираться, кто прав, кто виноват. Вытащив сына за воротник из кучи-малы, привел его в дом и, усадив за стол, велел для успокоения читать новую книгу, которую купил для него в Казани. Это были оды Михаила Ломоносова.

Два часа не выходил Ганя из своей горницы…

Фенечка встревожилась, стала спрашивать мужа, за что назначил сыну такое суровое наказание. Тот пожал плечами и пошел в детскую. Ганя сидел за столом и читал подаренную книгу, что-то выписывая из нее в тетрадку. Мальчик не заметил появления отца и, лишь когда Роман Николаевич мягко тронул его за плечо, очнулся, оторвав от страниц глаза, полные слез.

— Что с тобой, сынок?

— Право, ничего…

Роман Николаевич взял книгу и стал негромко читать:

Ганя снова залился слезами, вытирая их ладошкой.

— Да объясни, зачем плакать-то? — допытывался отец. — Никто никого не обидел, не обманул, не убил!

— Не знаю… От слов слезы сами льются. Позвольте дочитать, батюшка?

— Изволь, голубчик.

Роман Николаевич отдал ему книгу и, осторожно ступая, вышел из детской. Обнял и успокоил жену, которая в волнении