Его трясет, но теперь – от вида.
Как Чондэ приходит, берет Бэкхена за руку и уходит.
В душе ощущения запредельного детства, когда круглыми глазами смотришь вслед маме, уходящей из группы, оставляющей тебя до вечера. И всё равно по глупости думаешь: «а вдруг она навсегда?..»
Чанель не отмелся в сторону, но подвинулся. И не сказать, что охотно. В Бэкхене зажглось больше огней, а Ким Чондэ стал его перотехникой.
Просто у них всё в другую сторону, но намного больше.
Всё чаще за Бэкхеном замечать стал долгие разговоры по телефону, деление времени на «провести время вместе как-нибудь где-нибудь» и «занят» и деление «занят» на подготовку к зачетам и Ким Чондэ.
Чанель, в отличие от предыдущего катарсиса, прекрасно знает, что паранойя его начинается.
«Почему мне вполне нормальное совсем ненормально» – надрывно и по нарастающей звучит в его голове, когда он дрожащим голосом просит Бэкхена в один из их выходных:
– Скажи, что мы – это по-прежнему мы.
Парень к нему поворачивается с бока на спину и смотрит из-под опущенных век:
– Я слышу в твоем голосе беспокойство, которое не должно существовать. – Отвечает он и кладет руку Чанеля себе на живот, – перестань эти глупости.
Да, наверное, Чанель слишком примитивен и низок, раз его дергает такие моменты как:
Бэкхен заходит в комнату вразвалку, у него в глазах хороводы мыслей, он с замороженным видом валится на диван и говорит так же магически:
– Мне Чондэ рассказал о древних цивилизациях, и мы с ним фильм о Риме превратили в настоящий транс.
Чанель пережевывает уже вторую щеку, когда Бэкхен поворачивает к нему голову и, очевидно, выйдя из него на секунду, спрашивает:
– А ты как?
То паршиво, что Чанель только и может ответить:
– В порядке. Ты знаешь, новостей нет, как и крутых историй. Можешь пропускать меня в списке тех, о ком нужно подумать.
Старший бухается обратно, полностью всем довольный, а брюнету не остается ломать ничего, кроме линейки в руке и себя самого, оба случая – беззвучно, чтобы не распалять.
Или…
Чанель читает любопытную статью по саморегуляции, когда Бэкхен не может оторваться от кассеты в своих руках.
– Смотри, что Чондэ мне подарил, – любовно гладит он вещицу, перекладывая из ладони в ладонь, -
это фильм детства "Дорога домой".
Чанель смотрит на него через плечо.
«Хорошо.
Хорошо, Бэкхен.
Давай я притащу весы, ты положишь на одну из чаш эту кассету, а на другую все мои тебе песни, ту куртку в камоде, пропахший ромашками рюкзак, ключи от гаража, подвеску со всеми планетами. А так же все мои слезы, ночи без снов, дни в тревогах, мои поцелуи, мои удары, мои касания, мои объятия.
Что перевесит, Бэкхен?
– Очень мило, – буркает Чанель лишь и отворачивается обратно к столу.
Ему даже не к кому пойти пожаловаться, потому что это будет жалко, и потому что даже поход к Сэхуну, которому искренне похуй, закончился округленными глазами и вопросом :
– А они разве не встречаются?
Нечем крыть их яркое пламя, вспыхнувшее с незаметной спички. У Чанеля всё по несколько раз на неделе тянется, но не рвется, когда Бэкхен, целуя его в щеку, бросает:
– Я прокачусь с Чондэ до оптики подобрать очки, ты не против?
«Я против всего, что включает в себя его имя с местоимением «я» твоим голосом. Человека невозможно спрятать в человеке, особенно если ценность больше и крепче сейфа.
Но мне так отчаянно-эгоистично хочется ставить вокруг решетки. Хоть в каждую дверь стучись,
заставляй забывать к тебе дорогу, выжигай из памятей твой номер, перерезай пуповину. Тупым и ржавым ножом, и слабой рукой».
– Нет, всё нормально, – и скрипы этих нитей почти слышны.
Когда Чанель видит Чондэ, всё слишком правильно и хорошо.
Он слишком правильный и хороший.
Улыбается, протягивает изящную и аккуратную ладонь, задорно разговаривает, располагает к себе любого – любого, кроме Чанеля.
У того аж в горле першит от понимания, что Чондэ не может не нравиться, и он бы тоже клюнул, поймался,
убился бы на этом обаянии, не будь этой аксиомной неприязни, работающей извне. А Чондэ, который ему указал на пару гитарных приемов и похвалил повязку на руке, совсем этого не заслужил. И Бэкхен, который на предложение заглянуть к Чондэ за дисками с любимой группой отвечает "конечно, я за" и просит подождать его на остановке, тоже не заслужил.
Но Чанель скатывается по бетонной стене, параллельно разбивая о нее затылок:
"ненавижу ненавижу НЕНАВИЖУ".
Он с Бэкхеном скапливает в отцовском гараже всё, что они хотят, что проходит с приставкой "наше" и то, что следует скрыть от других.
Там прятались и их странные танцы на полу, и игры в тени рук, и шепотом в самую кожу разговоры, кривые зеркала их полу-резких обид, засушливые дни невозможности быть вместе, но и быть порознь. Всё, что можно было вычертить словом, губами и по границам скрещенного мира.
Чанель там в тайне еще множит негодования, когда Бэкхен проводит с ним время меньше, чем следовало и хотелось бы.
Он приходит не так часто, как Чанелю бы было нормально, не так надолго, как Чанелю бы было вдоволь, но порой так ярко, неожиданно и сшибаючи, что у парня трясутся колени, а обиды плывут и рассеиваются, всё временно в режиме"плевать", пока Бэкхен ему дышит в шею, обняв сзади за плечи. Хочется так и остаться. Но на экране в окошке снова «Чондэ».
Бэкхен говорит "люблю" акцентируя на том, что не стоит это слово, им произнесенное обесценивать, что оно в его истории имело только один опыт помимо Чанеля, но поверить тому сложно. Сложно, когда смотришь через плечо в телефон и видишь отрывок смс с "очень" и "я тоже". Сложно, когда человек говорит «это разное», а ты видишь два одинаковых, всю жизнь ненавидя мысль о близнеце.
Чанель выводит в статус ироничное:
«Вы были бы отлично парой
Конечно, если бы не ты».
Бэкхен из тех уникальных, что могут всё, но то, что у них получается гениально, сунуть в папочку «бред» или сдадут на костер в пикнике. За это его надо бить по рукам, губам, и мо мозгам проезжаться.