отдаляются все глуше, и глуше, и не разобрать, сколько их – двое или четверо.

Алонин это известие воспринял внешне спокойно. Вытащил из кармана наган, крутанул барабан с патронами.

– Архипа мне в Невере навязали, взамен заболевшего плотника… Вот сволота-то! Деньщину плачу выше горняцкой. Что делать будем?

– Засаду устроим. Ты, Алексей Мироныч в баньке с оружием притаись. А я в доме их с топориком встречу.

Алонина поразила ночная процессия: двое шли с факелами, а двое несли носилки с горящими поленьями. Когда забухали тяжелые удары в запертую дверь, вышел из бани, держа наготове винчестер… « Сволочи, этак дом подожгут!»

Дверь распахнулась от ударов и сразу горящие головни полетели внутрь дома, следом двое метнулись в проем. Дикий рев, стоны. Алонин выстрелил по ногам. Крик. Факельщик бросился бежать. Вторым выстрелом Алонин промазал. Присел, чтобы ударить точнее с колена, но деревья мешали. Пули только срывали щепу со стволов.

Ипатий сноровисто в верхонках выкидал из дома горящие поленья, залил водой разлетевшиеся уголья. Затем вытащил рабочих. Архип лежал на земле с проломленным черепом. Старателю Сёмке удар топором пришелся в грудину с такой силой, что вывалились кишки.

– Хороший старатель-то был! Варнак всех подбил. Кол ему в горло…

Алонин с трудом, перебарывая рвотные позывы, выговорил:

– Один ушел через реку, еще один где-то прячется.

– Далеко не уйдут. Лошадь оседлаю, сыщу. А нет, эвенки помогут.

Старателю раненому в бедро, наложили жгут, забинтовали. В бараке под нарами нашли молодого копача Мишку.

– Архип грозился убить!

– Ладно, не скули. Доложи заранее, так наградил бы Мироныч. А раз так, то иди, будешь в дому прибираться. Все стены в крови. Потом подальше от дома прикопаешь злодеев.

Ипатий на оседланной лошади рано утром прискакал в Зимноях. Старый Эйнах в расшитой бисером меховой кацавейке, вышел навстречу. От него шел запах застарелой квашни. Князь видел Ипатия пару раз, а все одно щурил глаза и улыбался, знал, что будет спирт, будут новости про русского царя, которого зачем-то выгнали из дома злые люди.

– Плохой люди в тайге много-много. Тунгуса Ыналга убивал на реке, олень брал, пожар делал. Плохо. Надо новый царь.

Ипатий только руки развел в стороны. В мае, когда собирали караван в тайгу, вести приходили из столицы странные, противоречивые. Кто-то злорадствовал, кто-то негодовал. Разбойничать по дорогам начали безбоязненно, цены выросли на продукты. Но Мироныч успокаивал, пояснял, что скоро всё уладится. Править будет не царь, а Дума и выбранный народ, но явно, что-то не договаривал. Кривился, как от кислятины. А Дрейзер, когда провожал экспедицию от Невера, ни разу не улыбнулся, стоял хмурый, обеспокоенный…

Знакомый эвенк Илья, с которым спирт пили в прошлый раз, быстро разделал вместе с напарником оленя. Мясо покидали в котел двухведерный. Ипатий первым делом подарил князю пачку патронов, выложил мешочек с солью. Сами-то они мясо почти не солили, но для гостя, приправили жменей соли.

– Злодей убежал с зимовья. Меня хотел убить, инженера. Поможешь найти?

– Вон Иля собачек возьмет и пойдете.

Ипатию на дощечке принесли куски языка, сердца. От запаха оленины у него кадык заходил ходуном. Спирту во фляжке до половины, два раза по глотку на четверых мужиков вот и кончился. Эйнах выдернул корковую пробку, недоверчиво горлышком по ладони постучал, остатки спирта слизнул с ладони.

– Ты, Патя больше спирт привози. Мы тебе оленя дадим, бабу дадим.

– Извиняй, князь. Вот когда из Ларино поеду, побалую спиртом. Пока больше нет. Надо злодея искать…

Лайка нашла беглеца на берегу реки. Голос подала странный с подвывом. Старатель лежал на галечной косе с исклеванным лицом. Птицы постарались. Он похоже на голышах поскользнулся, упал навзничь, затылком о камень ударился. Вода подхватила, понесла по по стремнине… Тут же на песчаной отмели его прикопали, каменьями завалили. Тронулись в обратный путь. По дороге Ипатий тетерева с тетеркой сшиб. С тем и прибыл на стан к исходу третьих суток. Алонин его издали приметил, вышел навстречу: «Нет и нет. Давно беспокоюсь…»

– Слава Богу, не пришлось грех на душу брать. Сам разбился и утоп. Раненый-то жив?

– Жив. Костыль ему Мишка соорудил. Уже прыгает паскудник по стану. Боится, что прикончим его…

– Пущай боится. Это хорошо. Запас продуктов оставим. Пусть живет, да рыбалит, да ждет нашего возвращенья…

Зимнояха, лето 1938

Алонин в полевом дневнике сделал запись: "2 июня 1938 года, брал пробы в ручье у прижима. Весовое золото 7 грамм…"

Река начала входить в свои берега, но вода катилась мутно-молочная. Ипатий хотел начать промывку, но Алонин его осадил. Дел много, надо обустроить дом, починить крышу у бани и лежанку внутри, заготовить дрова, чтоб потом не отвлекаться на всякую мелкую колготу.

Вечером Ипатий буровит про ушицу из хариусов. Петр отмалчивается. Мысль о Дороти не дает покоя. Она отпечаталась в его памяти двадцатилетней и необычайно красивой… На плечи брошена белая шаль, темные вьющиеся волосы, а лицо испуганное, слезы бисером. И тут же го пробивает испариной. Ему стыдно. Как глупо успокаивал, как твердил и твердил: потерпи, всего-то пару месяцев. «Золото перевезем с прииска в надежное место, я тут же вернусь за тобой».

А милая добрая Дороти, как иная собака, сказать не могла, но чувствовала беду, и ластилась, и умоляла, не ездить на Каралон снова, где началась неразбериха, грабеж.

– У нас есть дом, акции, вклады… нам хватит без этого золота.

– Я слово дал отцу. Как можно?

– А меня бросить одну с ребенком можно?

«Глупая курица, ну что тут в Иркутске может случиться? Большевиков выгнали, власть в руках законного правительства…» Но не сказал этого. Взял из рук служанки Гунь Чой малыша, которого недавно окрестили Петром, осторожно прикоснулся губами, вдохнул сладкий молочный дух и тут же поторопился отдать малыша обратно, чтобы не дать слабину в жарко натопленной комнате, обставленной в соответствии с рангом первого золотопромышленника Забайкалья, коим являлся отец Дороти – Яков Давидович Дрейзер.

– Может, к моим переедешь?

– Нет, Алеша, здесь мне спокойнее. Гунька, девка проворная, охрана проверенная… Да и за лечением бабушки прослежу.

Возле конной кошевки обернулся. Дороти стояла на крыльце дома и как крыльями махала концами белой шали. В дороге он продолжал убеждать себя, что через два месяца они переедут сначала в Китай, а потом и в Америку. В город Кресент-Сити на севере Калифорнийского штата, где прижился дальний родственник – купец Маковеев.

Временами мороз припекал так, что он сбрасывал меховую полость и рысил с пол версты вслед за кошевкой. Денег на