старик, внимательно глядя куда-то внутрь Сереги, и догадавшись, что ничего Серега не постигал и не осознавал, добавил: – Реальность – это и есть жизнь, в каждом мгновении которой живет Бог. Как вы хотели бы ее еще усовершенствовать, воображая собственную, но в которой Бога нет?

Скрипнула дверь и в библиотеку вошла Валентина со списком.

Серега распрощался с ними обоими, запрыгнул в свою Газельку и медленно покатил по церковному дворику, утопающему в розовых клумбах.

Увидев розы, Серега привычно окунулся в мечты о большой цветочной теплице, о множестве сортов роз и счастливой жизни. И о том, как бы это занятие нравилось его жене, ибо с нею они в розарии и познакомились, и как бы розы нравились детям, особенно дочерям. И как бы он стал зарабатывать, а значит, смог бы поехать в Турцию или Грецию, или на Кипр. И там изучил бы грузинский язык, хотя бы поверхностно, потому, что хотелось оставить в голове место и для кхмерского, чтобы следующим разом махнуть в Юго-Восточную Азию и проехать ее всю насквозь всей семьей на арендованных скутерах. Можно, кстати, “зарулить” и в Индию, но она очень большая. Это, пожалуй, третьим разом уже.

Мечта о розарии была одной из самых сладких, потому возвращался он к ней часто.

Например, как в тот раз, когда он выезжал из центра города по бульвару, заботливо усыпанному розами, его так унесло в счастливые туманы мечты, что, пролетев на красный, он чуть не столкнулся с въезжающим на перекресток грузовиком, вывернул влево, на встречку, где лоб в лоб столкнулся бы со стареньким “Москвичом”, если бы тот был новеньким и за рулем сидел бы хоть сколь-нибудь резвый водитель, а не сухощавый старик с собственными зубами и волосами, но в приличных очках.

Старик, а это был действительно Андрей Борисович, плавно вырулил на обочину, неспешно вышел из машины и подошел к “Газели”, из водительского окна который выглядывал испуганный Серега.

– Мечтаете? – так же строго, но без тени раздражения спросил библиотекарь.

Серега, извиняючись, передернул плечами, на что Андрей Борисович заметил:

– Нельзя мечтать, – шуточно погрозил пальцем, и, улыбнувшись для смягчения, потопал обратно к своему “Москвичу”.

Так Серега решил отказаться от мечтаний.

В первые дни жилось ему трудно, тяжко и пресно. От безделицы он починил розетку в прихожей и сделал уроки с младшими, а когда и жена пришла со смены, согласился прогуляться с нею в магазин, стараясь, однако, слушать о чем она с ним разговаривает, чтобы не сосколькзнуть неудержимо в мечты.

Через неделю просроченные домашние дела закончились, и Серега пустился заполнять голову воспоминаниями, раз нельзя мечтать. Но нового ничего не вспоминалось, а заново “перевспоминать” не раз уже помянутое было до муторности скучно. От того впал он в состояние пустоты и странноватой узости окружающей жизни, будто помещен он был в лабиринт, состоящий из одинаковых коридоров или вовсе лежал в тесной могиле. А потому, увлекся Серега чтением и кино.

Следующим месяцем, привезя товары в Нечаевскую церковь, Серега быстро сдал их Валентине и скорым шагом ушел в библиотеку, хоть список ему на сей раз выдали без препятствий.

– Мечтаете? – сухо спросил Андрей Борисович вместо приветствия.

– Нет, Андрей Борисович, – ответил Серега, рассчитывая, что ответ его станет для библиотекаря неожиданностью. – Не мечтаю, а живу как есть.

Старик действительно заинтересовался, отложил очередную книгу, снял очки.

– Ну и как вам?

– Скучно, просто как… пустыня безводная, – ответил Серега, не зная как и описать свою новую жизнь.

– Понятно, – понял что-то Андрей Борисович. – Скучно, значит не понимаете, что делать и зачем.

– Точно! – согласился Серега. – Не понимаю. Знаете, теперь моя голова как будто… скажем… клумба, из которой постоянно приходится удалять цветы. А они все прут и прут, а ты их удалишь, и пусто. Хорошо… наверное. Только не понятно, чем хорошо.

Старик вздохнул, складывая в голове мысли для ответа.

– Это не клумба, а огород, который должен еще и плоды приносить, – продолжил он Серегину метафору. – А вы сорняки за цветы принимаете.

Серега задумался и без приглашения уселся на стул.

– А как же… – пустился он в путаные размышления. – Какие плоды?

– Сами увидите, если продолжите пропалывать. Не мечтайте, не удаляйтесь от реальности – она Божья, для вас создана и под вас “заточена”, в том числе и под ваши желания.

– Мои желания? – удивился Серега. – Но… это же мои мечты. Желания и мечты – это же одно и то же.

– Нет, не одно и то же, – поправил старик. – Мечтание – это воображение с вожделением. А желания – это хотения. Вот когда желания соединяются с вожделениями, тогда хотения превращаются в похотения. А уж там держись только, такое начинается в человеке…

– То есть… – попытался разобраться Серега. – Мир “заточен” под мои хотения?

– Да, под хотения “заточен”, а под похотения “не заточен”. А мы похотники, потому и криво все в этом мире.

– Хм… – только и ответил Серега. – Но как же мечта? Это же… Да все говорят, что мечта, это светлое. Возьмите любых писателей или деятетей известных… Все говорят – нет мечты, нет и жизни. Как без мечты? Это, вообще, православная у вас точка зрения?

Старик ничего не ответил, только открыл ящик письменного стола, у которого сидел, достал стопку истертых толстых тетрадок, вынул из нее одну, раскрыл, пролистал несколько и прочитал, напялив на нос очки:

– Читаем… Феофан Затворник: “Человек-мечтатель живет в атмосфере страстной. Главная немощь фантазии у грешников есть склонность мечтать. Это нечто, сроднившееся с душою их. Свойства мечтательности: удаление от действительного, развлечение, смятение, непостоянство мыслей”.

Серега сидел, склонив голову набок и сильно скосив задумчивые глаза в сторону – напряженно вслушивался и вдумывался.

– Еще? – спросил Андрей Борисович, и, поскольку Серега не ответил, прочитал следующую цитату: – Исаак Сирин называет мечтательность парением ума: “Уныние от парения ума”. Понимаете? Уныние от мечтаний, от того, что намечтаете себе, а Бог не подает. А далее: “Парение ума – от праздности, чтения и суетных бесед или от пресыщения чрева».

– Что? – вырвался Серега из размышлений. – И читать нельзя?

– А что вы сейчас читаете?

– Ну… – Сергей немного смутился. – Чейза.

– Чейза? – удивился старик.

– Ну да, – уточнил Серега. – Джеймса. Джеймса Хердли Чейза.

– Хедли, – поправил библиотекарь.

Помолчав, а Андрей Борисович не перебивал его молчания, Серега дозрел до вопроса:

– А как же… Некоторые святые много читали… Василий Великий…

– Они через чтение познавали окружающий мир, искали в нем Бога,