- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (17) »
колени на барьер положила. Ошибся. Наклонились почтенные лысины. Сверху, должно быть выглядит фантастическим биллиардом в триста лоснящихся шаров.
В обозрении три действия. Сюжет простой. В трех действиях бегают, декламируют и поют любовные вещи, постепенно сводя на нет количество одежи. Кончается все это грандиозным гопаком в русских костюмах. Очевидно, наша эмиграция приучила уважать "национальное достоинство России".
Три актрисы выходят с огромными вазами конфет (эти же вазы – почти единственная одежда) и начинают храбро бомбардировать этими конфетами раскрасневшиеся и влажные от удовольствия лысины…
С полчаса в зале стоит "здоровый, бодрящий" смех.
Это культурное развлечение кончается для официальности легким демократическим выступлением.
Шансонетка поет под оркестр с проскальзывающими нотами марсельезы – о презрении к законам, о вражде к государству и о свободе… есть, пить и любить на Монмартре.
"Я свободной Монмартрской республики дочь".
Это Альгамбра. Многоярусный театр. Вкусы пестрые – от благородного партера до блузной галерки. Программа тоже пестрая – от балерин-наездниц до драмы Мистингет. Здесь уже видишь эпизодики отражений внутрипарижской борьбы. Первый номер – дрессированные попугаи. Дама расставила антантовские флажки: французский, английский, бельгийский, итальянский, американский, японский. Попугай за ниточку будет подымать любой, по желанию публики. Дама предлагает публике выбирать. В ответ с одной стороны галерки крик басом: – Русский! С другой – тенором: – Большевике Дама смущена, извиняется: – Таких нет! Партер и половина ярусов свистит и цыкает на галерку. Когда, наконец, согласились на американском, перепуганный попугай, которому пришлось принять участие в "классовой борьбе" в незавидной роли соглашателя, уже ничего не мог поднять, кроме писка. Страсти рассеяли музыкой два англичанина, игравшие на скрипках, бегая, танцуя и перекидываясь смычками. Окончательно страсти улеглись на "драме" Мистингет. Драма несложная.. Верзила заставляет любовницу принять участие в крушении и ограблении поезда. Кладут на рельсы камень. Мистингет в отчаянии. Ей грозят. Все же она старается предупредить машиниста. Не может. Каким-то чудом ей удается под носом паровоза свернуть камень на головы бандитов. Поезд прошел. Бандиты убиты. Порок покаран. Добродетель восторжествовала. Эта мораль (разыгранная, правда, Мистингет поразительным языком с поразительным искусством) примиряет всех разнопартийных, но одинаково сантиментальных парижан. На следующем номере страсть разгорается. Трансформатор. Изображает всех – от Жореса до Николая Второго. Безразлично проходят Вильсон, Римский папа и др. Но вот – Пуанкаре! – и сразу свист всей галерки и аплодисменты партера. Скорей разгримировывается. – Жорес!- Свист партера и аплодисменты галерки. – Русский несчастный царь.- Красный мундир и рыжая бородка Николая. Оркестр играет: "Ах, зачем эта ночь так была хороша". Бешеный свист галерки и аплодисменты партера. Скорей обрывает усы, ленту и бородку. Для общего успокоения: – Наполеон! Сразу рукоплескания всего зала. В Германии в точно таких случаях показывают под занавес Бисмарка. Здесь веселее. Если эта, все же рафинированная аудитория так страстна в театре, то как "весело" будет Пуанкаре, когда ареной настоящей борьбы станут улицы Парижа!
Ревю Фоли-Бержер. Театр мещан. Театр обывателя. Огромный, переплетенный железом. Напоминает питерский Народный дом. Здесь и вкус Майоля – только чтобы не чересчур голый. И вкус Альгамбры – только чтобы мораль семейная. Но зато, если здесь и полуголые, то в общепарижском масштабе. Сотни отмахивающих ногами англичанок. Максимум смеха и радости, когда вся эта армия, легши на пол, стала вздымать под занавес то двести правых, то двести левых ног. Это единственный ноуер из всех, виданных мною в парижских театрах, который был дважды биссирован. Даже драма Мистингет здесь была бы неуместна. Смех, конечно, вызывается тем, что актеры играют пьяных, не попадающих в рукав, садящихся на собственные цилиндры. И, конечно, общий восторг, общая радость – вид собственного быта, собственной жизни. Это сцена у консьержки. Роженица. Но и посланные за акушеркой, и сама акушерка, и доктор – все остаются завороженные рассказом консьержкиной дочки о кино и философией самой консьержки. Врывается рассвирепевший отец, его успокаивают: за разговором французик успел родиться сам. Приблизительно так. И это идет, идет и идет ежедневно.
Это, конечно, не арена для одиноких художников, революционизирующих вкус. Что же делают они? Новых постановок я не видел. Говорили о пьесе модного сейчас "левого" Кокто: не то "Бык на крыше", не то "Свадьба на Эйфелевой башне". Современная пьеса, шедшая для "красоты" чуть ли не в кринолинных костюмах… О Софокле в Пикассо. Мешанина. Однобокость. И она будет всегда, пока будут стараться натянуть новую форму на отмирающий быт Парижа. А у нас новый быт вкрутить в старую форму. Хороший урок и для новаторов России. Хочешь найти резонанс революционному искусству – крепи завоевания Октября! [1923]
ПАРИЖ
Этот очерк – о быте Парижа. Я не был во Франции до войны, бывшие утверждают – внешность Парижа за эти годы изменилась мало: толпа, свет, магазины – те же. Поэтому буду говорить только о сегодняшних черточках.
Германия пережила медовый месяц любви к РСФСР. Эта любовь перешла в спокойную дружбу. Иногда даже ревнивую, со сценами. Так было, например, во время поездки Эррио по России. Некоторые газеты пытались видеть в этом измену – роман с француженкой. Париж видит сейчас первых советских русских. Красная паспортная книжечка РСФСР – достопримечательность, с которой можно прожить недели две, не иметь никаких иных достоинств и все же оставаться душой общества, вечно показывая только эту книжечку. Всюду появление живого советского производит фурор с явными оттенками удивления, восхищения и интереса (в полицейской префектуре тоже производит фурор, но без оттенков). Главное-интерес: на меня даже установилась некоторая очередь. По нескольку часов расспрашивали, начиная с вида Ильича и кончая весьма распространенной версией о "национализации женщин" в Саратове. Компания художников (казалось бы, что им!) 4 часа слушала с непрерываемым вниманием о семенной помощи Поволжью. Так как я незадолго перед этим проводил агитхудожественную кампанию по этому вопросу,
РАЗНОЦВЕТНЫЙ ВКУС
Это Альгамбра. Многоярусный театр. Вкусы пестрые – от благородного партера до блузной галерки. Программа тоже пестрая – от балерин-наездниц до драмы Мистингет. Здесь уже видишь эпизодики отражений внутрипарижской борьбы. Первый номер – дрессированные попугаи. Дама расставила антантовские флажки: французский, английский, бельгийский, итальянский, американский, японский. Попугай за ниточку будет подымать любой, по желанию публики. Дама предлагает публике выбирать. В ответ с одной стороны галерки крик басом: – Русский! С другой – тенором: – Большевике Дама смущена, извиняется: – Таких нет! Партер и половина ярусов свистит и цыкает на галерку. Когда, наконец, согласились на американском, перепуганный попугай, которому пришлось принять участие в "классовой борьбе" в незавидной роли соглашателя, уже ничего не мог поднять, кроме писка. Страсти рассеяли музыкой два англичанина, игравшие на скрипках, бегая, танцуя и перекидываясь смычками. Окончательно страсти улеглись на "драме" Мистингет. Драма несложная.. Верзила заставляет любовницу принять участие в крушении и ограблении поезда. Кладут на рельсы камень. Мистингет в отчаянии. Ей грозят. Все же она старается предупредить машиниста. Не может. Каким-то чудом ей удается под носом паровоза свернуть камень на головы бандитов. Поезд прошел. Бандиты убиты. Порок покаран. Добродетель восторжествовала. Эта мораль (разыгранная, правда, Мистингет поразительным языком с поразительным искусством) примиряет всех разнопартийных, но одинаково сантиментальных парижан. На следующем номере страсть разгорается. Трансформатор. Изображает всех – от Жореса до Николая Второго. Безразлично проходят Вильсон, Римский папа и др. Но вот – Пуанкаре! – и сразу свист всей галерки и аплодисменты партера. Скорей разгримировывается. – Жорес!- Свист партера и аплодисменты галерки. – Русский несчастный царь.- Красный мундир и рыжая бородка Николая. Оркестр играет: "Ах, зачем эта ночь так была хороша". Бешеный свист галерки и аплодисменты партера. Скорей обрывает усы, ленту и бородку. Для общего успокоения: – Наполеон! Сразу рукоплескания всего зала. В Германии в точно таких случаях показывают под занавес Бисмарка. Здесь веселее. Если эта, все же рафинированная аудитория так страстна в театре, то как "весело" будет Пуанкаре, когда ареной настоящей борьбы станут улицы Парижа!
СЕРЫЙ ВКУС
Ревю Фоли-Бержер. Театр мещан. Театр обывателя. Огромный, переплетенный железом. Напоминает питерский Народный дом. Здесь и вкус Майоля – только чтобы не чересчур голый. И вкус Альгамбры – только чтобы мораль семейная. Но зато, если здесь и полуголые, то в общепарижском масштабе. Сотни отмахивающих ногами англичанок. Максимум смеха и радости, когда вся эта армия, легши на пол, стала вздымать под занавес то двести правых, то двести левых ног. Это единственный ноуер из всех, виданных мною в парижских театрах, который был дважды биссирован. Даже драма Мистингет здесь была бы неуместна. Смех, конечно, вызывается тем, что актеры играют пьяных, не попадающих в рукав, садящихся на собственные цилиндры. И, конечно, общий восторг, общая радость – вид собственного быта, собственной жизни. Это сцена у консьержки. Роженица. Но и посланные за акушеркой, и сама акушерка, и доктор – все остаются завороженные рассказом консьержкиной дочки о кино и философией самой консьержки. Врывается рассвирепевший отец, его успокаивают: за разговором французик успел родиться сам. Приблизительно так. И это идет, идет и идет ежедневно.
А ЧТО ЕЩЕ?
Это, конечно, не арена для одиноких художников, революционизирующих вкус. Что же делают они? Новых постановок я не видел. Говорили о пьесе модного сейчас "левого" Кокто: не то "Бык на крыше", не то "Свадьба на Эйфелевой башне". Современная пьеса, шедшая для "красоты" чуть ли не в кринолинных костюмах… О Софокле в Пикассо. Мешанина. Однобокость. И она будет всегда, пока будут стараться натянуть новую форму на отмирающий быт Парижа. А у нас новый быт вкрутить в старую форму. Хороший урок и для новаторов России. Хочешь найти резонанс революционному искусству – крепи завоевания Октября! [1923]
ПАРИЖ
БЫТ
Этот очерк – о быте Парижа. Я не был во Франции до войны, бывшие утверждают – внешность Парижа за эти годы изменилась мало: толпа, свет, магазины – те же. Поэтому буду говорить только о сегодняшних черточках.
ОТНОШЕНИЕ К НАМ
Германия пережила медовый месяц любви к РСФСР. Эта любовь перешла в спокойную дружбу. Иногда даже ревнивую, со сценами. Так было, например, во время поездки Эррио по России. Некоторые газеты пытались видеть в этом измену – роман с француженкой. Париж видит сейчас первых советских русских. Красная паспортная книжечка РСФСР – достопримечательность, с которой можно прожить недели две, не иметь никаких иных достоинств и все же оставаться душой общества, вечно показывая только эту книжечку. Всюду появление живого советского производит фурор с явными оттенками удивления, восхищения и интереса (в полицейской префектуре тоже производит фурор, но без оттенков). Главное-интерес: на меня даже установилась некоторая очередь. По нескольку часов расспрашивали, начиная с вида Ильича и кончая весьма распространенной версией о "национализации женщин" в Саратове. Компания художников (казалось бы, что им!) 4 часа слушала с непрерываемым вниманием о семенной помощи Поволжью. Так как я незадолго перед этим проводил агитхудожественную кампанию по этому вопросу,
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- . . .
- последняя (17) »