Вера Карасёва ТАК И БЫЛО ПОВЕСТЬ И РАССКАЗЫ

Повесть и рассказы советской детской писательницы В. Е. Карасёвой (1905–1983) о Великой Отечественной войне, о блокаде Ленинграда, о героизме детей и взрослых на фронте и в тылу.

БЫЛА ВОЙНА НАРОДНАЯ^[1] ПОВЕСТЬ

ПРО НАШЕГО ПАПУ

Нашего папу взяли на войну только через год после того, как она началась. В нашем селе не осталось трактористов, а он хороший был тракторист, и ему пришлось работать на тракторе. Всё поле успел он вспахать весной в нашем колхозе, когда принесли ему повестку явиться завтра в сельсовет, а оттуда на машине ехать в районный военкомат.

Вечером, когда Доська уже спала, мама собирала папу в дорогу: пекла лепёшки, сушила сухари. А слёзы всё текли и текли у неё по щекам. Утрёт она их фартуком, а они опять набегают. Папа её не утешал, понимал: слова не помогут. Он сидел во дворе и на столике, где мы летом обедали, резал табак со своего огорода.

— Зачем так много? — спросила я. И папа ответил:

— Война будет долгая, и с другими солдатами надо поделиться.

В тот вечер папа говорил:

— Тебе, Санюрка, одиннадцать лет исполнилось, ты уже многое понимаешь. Мы будем воевать, а вы нам помогайте.

Я спросила папу:

— Что же нам делать? Чем мы вам поможем? И папа мне ответил:

— Не плачьте зря, не горюйте, а хорошо работайте и в колхозе, и дома. Берегите друг дружку. Маманю особо жалейте, она вам теперь и за мать, и за отца станет. Ты о Дашеньке заботься. В садик её отводи и забирай. Води чисто и косы, не ленись, почаще чеши. Стричь не думай, они ей, черноглазой, к лицу. Дров на лето и на зиму вам хватит. А вот сена я не успел припасти. Обещал бригадир воз дать, да что Лыске воз: разве возом сена её прокормишь?

Папа умолк, а я сказала:

— Ты об этом не думай и не беспокойся. Мы с Вовкой будем траву косить и во двор таскать.

— Можете, — согласился папа. — Главное, Лыску не продавайте. Пока она с вами, вы и сами сыты, и с людьми поделитесь. И меня молочком напоите, когда я с войны вернусь. Верно?

Я молча кивнула. Слёзный комок стоял у меня в горле, но я обещала папе не плакать и крепилась. Даша, моя пятилетняя сестра (мы больше звали её Доськой), по-прежнему спала. Стучала швейная машинка: это мама шила папе для его вещей заплечный мешок. А мы с отцом всё сидели во дворе.

Поднялся полный месяц, запахло цветами из нашего палисадника. Не хотела мама весной садить, но папаня настоял: «Посади, фрицам назло». Она и посадила. Вот они и расцвели теперь, перед дальней его дорогой.

Я принесла ещё одну доску и стала тоже резать табак, а папа рассказывал мне, как остался он со своей мамой и с маленькой сестрёнкой, ещё поменьше Доськи, без отца. Это было в ту войну с немцами, и папе было двенадцать лет. Сена он припас мало, и коровка их, Голубка, в конце зимы стала голодать. Почти четверть века с тех пор прошло, а папа всё помнит, — как мычала и плакала по ночам в хлеву голодная Голубка. Помогали им добрые люди: один охапку сена подкинет, другой сноп соломы… Да ведь лишнего тоже ни у кого тогда не было, время то было тяжёлое!

Хорошо, что весна ранняя в тот год была. Пришёл месяц март, стало солнышко пригревать, день прибавился. В оврагах снег ещё лежал глубокий, а на пригорках в берёзовом лесу растаял и сошёл. И показалась на тех местах хоть и жухлая, хоть и прошлогодняя, а всё же трава. И на этих проталинах папа стал пасти коровку. А пока она подбирала траву, он разжигал костёр, чтобы не очень озябнуть, и учил уроки или читал книжку. Уроки ему носили товарищи. А потом он набивал мешок этой же сухой травой и прошлогодними листьями и в сумерках отводил Голубку домой. Была ли она как следует сыта, трудно сказать. Но по ночам она теперь уже не плакала, жевала то, что было в мешке. А тут и апрель пришёл со свежей зелёной травой, а за ним май. И в мае Голубка принесла им телёночка.

Летом Голубка паслась со стадом, и папа времени не терял, припасал ей сено. Жал серпом, таскал в мешке и сушил во дворе.

— И мы так будем, — сказала я.

* * *

— Ну, Люба моя, свет Любовь Васильевна, держись! — сказал папа утром у крыльца сельского совета. Обнял маму, меня и Доську, бросил в машину свой мешок, сам перепрыгнул через борт и укатил. Воевать укатил. И не стало слышно в нашем доме весёлого папиного голоса, не видно его добрых глаз и заботливых рук. Осталась нам с мамой грусть о нём и тревожное ожидание писем.

А потом к этим печальным чувствам прибавилось ещё одно, но теперь уже радостное и гордое: полгода ещё не прошло, а нашего отца уже наградили медалью «За отвагу». Хорошим он был нам отцом и смелым защитником Родины. Но о том, как воевал наш отец и за что его наградили, я расскажу вам позже. А сейчас послушайте, как жили мы без нашего папы, как выполняли то, что он, уходя на войну, нам приказывал.

ДРУГ МОЙ ВОВКА

У наших соседей отец ушёл воевать ещё в самом начале войны. Дома остались тётя Граня и сын её Вовка, мой верный друг и помощник во всех делах.

Если я поливаю огород, Вовка сразу за вёдра — таскать воду. Говорю ему: «У тебя и дома хватает дел». А он отвечает: «Так я же мужик. А работа не волк, в лес не убежит. Справлюсь». И верно. Настоящий мужичок был мой Вовка: он и в колхозе не отставал от больших мальчишек, и в доме своём был главный человек.

По вечерам мы с ребятами и девчонками ходили встречать стадо. Собирались у околицы села, у качелей, где раньше девушки и парни по праздникам пели песни и плясали под гармонь. Не было там теперь никого. Пал на войне смертью храбрых лихой солдат и весёлый гармонист Петя. Его вдова, девятнадцатилетняя Валечка, плакала о нём и качала маленького Петрушу, такого же светлоглазого и приветливого, каким был его отец.

Возвращалось стадо. Брели коровы, поднимая розовую от заходящего солнца пыль. И каждый узнавал издали свою бурёнку и радовался, что она сытая и довольная, шествует благополучно домой. В сумерках приходили матери, доили своих коров, и все спешили поужинать, чтобы не зажигать огня. Появлялся Вовка — всегда с гостинцем для Доськи: чашкой ягод, горсткой гороховых стручков, первым закрасневшимся помидором. Доська сияла, и Вовка улыбался, хорошо так улыбался.

— Красивый наш Вовка, правда? — спросила я как-то маму.

И она мне ответила, что главное счастье не в красоте, а в уме и в добром сердце. А уж доброты у Вовки хватало! Он ни одно животное никогда не обидел и мне, бывало, напоминал:

— Ты