знать.

Мои братья синхронно кивнули. Не кивнул только я. Я не считал, что она может спокойно уйти, и мне было все равно, нужна она Иисусу или нет. Это была моя мама. Он мог забрать какую-нибудь другую маму, старую, у которой нет маленьких мальчиков, которой не надо ни о ком заботиться. Я старался запомнить все, что она мне сказала, изнутри приклеить ее слова к своей голове. Играть. Навещать папу. Бороться за тех, кого люблю. Это, последнее, особенно беспокоило меня: я любил маму, но не знал, как за нее бороться.

Беки наклонилась к папиному уху. Он покачал головой и кивнул моим братьям:

– Ладно, ребята. Давайте попрощаемся с мамой. Потом ты, Томас, уложишь их всех спать. Им ни к чему видеть остальное.

– Да, сэр, – сказал Томас и попытался сделать храброе лицо, но глаза у него были такие же грустные, как у меня.

Он что-то сказал маме, потом подошли Тэйлор с Тайлером и с двух сторон зашептали ей в уши. Трентон долго плакал и обнимал ее. Все они говорили, что она может спокойно уходить. Кроме меня. А мама больше ничего не говорила.

Томас потянул меня за руку, чтобы вывести из маминой спальни. Я шел задом наперед, пока мы не оказались в коридоре. Я попытался представить себе, что мама просто уснула, но от этого только голова закружилась. Брат подхватил меня и понес вверх по лестнице в ванную. Он ускорил шаг, когда сквозь стены послышался папин плач.

– Что она сказала тебе? – спросил Томас, открывая кран.

Я не ответил. Я слышал вопрос и помнил каждое мамино слово, как она велела, но не мог ни плакать, ни говорить.

Томас через голову стащил с меня забрызганную грязью рубашку, стянул и бросил на пол мои шорты, а потом трусы и майку с паровозиком.

– Давай-ка в ванну, малыш. – Он поднял меня, посадил в теплую воду, намочил губку и провел ею по моей голове. Я не мигнул и даже не попытался увернуться от струек, которые текли мне на лицо, хотя вообще-то терпеть не мог купаться. – Вчера мама сказала, чтобы я заботился о тебе, о близнецах и о папе. – Томас сложил руки на краю ванны и, опершись о них подбородком, посмотрел на меня. – Я так и буду делать, ладно, Трэв? Буду о тебе заботиться. Так что не беспокойся. Мы все будем очень скучать по маме, но ты не бойся: с тобой все будет в порядке. Обещаю.

Я хотел кивнуть и обнять его, но ничего этого у меня не получилось. Вместо того чтобы бороться за нее, я был наверху и торчал в ванне, как истукан. Я уже разочаровывал ее. Собрав в узелок путающиеся мысли, я пообещал ей, что сделаю все, о чем она мне говорила, как только мое тело снова заработает. Как только грусть пройдет, я начну не переставая играть и не переставая бороться. Это и правда будет очень тяжело.

Глава I Голубка

Долбаные стервятники. Они могут часами выжидать, когда ты им достанешься. Сидят над тобой целыми днями. И ночами. Пялятся на тебя, выбирая, какой кусок твоего тела будет удобнее ухватить, где мясо самое вкусное, самое нежное.

Только одного они не знают: жертва может притворяться. Этот трюк всегда застает их врасплох. Они ждут себе, ни о чем не подозревая. Думают, ты вот вот-вот подохнешь, нужно только проявить терпение. И тут ты наносишь удар своим секретным оружием: отказываешься уважать статус-кво, отказываешься подчиняться существующему порядку. То, что тебе наплевать на этих хищников, просто парализует их.

Противники на ринге, всякие вонючие козлы, осыпающие тебя оскорблениями в надежде, что ты дашь слабину, женщины, норовящие связать тебя по рукам и ногам, – ничем таким меня было не удивить.

Я с юности вел себя очень осторожно, старался не попадаться в когти всем этим сволочам. Я знал много идиотов, которые распускали нюни и отдавали себя с потрохами, стоило какой-нибудь алчной девице притворно улыбнуться или поплакаться им в жилетку. Пожалуй, я один плыл против течения. Я был не таким, как эти доверчивые бедняги, которым, думаю, приходилось очень нелегко. По мне куда проще было подавить свои эмоции, замаскировать их молчанием или злобой – ведь ее я худо-бедно научился контролировать, в отличие от тех, других чувств, которые делают человека таким уязвимым. Я много раз объяснял это своим родственникам и друзьям, но они выслушивали меня с явным неодобрением. Я много раз видел, как кто-нибудь из них мучается и теряет сон из-за тупой сучки в сексапильном прикиде на «трахни-меня»-каблуках, хотя ей на всех, кроме себя, насрать, и всегда удивлялся, почему со мной упорно не хотят соглашаться. Женщина, которая стоит таких страданий, не станет кидаться тебе на шею. Не позволит затащить себя в постель в первый же вечер. И даже на десятый вечер не позволит.

Моих теорий никто не признавал, потому что они противоречили существующему положению вещей. Ты встречаешь привлекательную девушку, занимаешься с ней сексом, влюбляешься в нее до потери сознания, а потом все рушится, и ты страдаешь – таков был общепринятый порядок, которому все подчинялись.

Но только не я. Ни в коем случае. Плевал я на него.

Я давно решил, что буду кормиться за счет стервятников, пока не прилетит голубка. Существо, которое не идет по чужим головам и, устраивая свою жизнь, не приносит никого в жертву собственным привычкам и интересам. Женщина смелая. Открытая. Умная. Красивая. Мягкая. С которой можно было бы связать жизнь навсегда. Которая останется неприступной до тех пор, пока у нее не появятся основания тебе доверять.

Я стоял у открытой двери своей квартиры, стряхивая пепел с почти докуренной сигареты. Перед глазами у меня то и дело возникала та девушка в забрызганном кровью розовом кардигане, которая выскочила на арену во время боя. Ни секунды не раздумывая, я назвал ее голубкой. Ни секунды не раздумывая, я признал в ней ту самую голубку. От такого странного обращения она совсем растерялась. Алые капельки на лице, широко раскрытые глаза… Казалось, она сама невинность, но я знал, что это только маска. Стараясь отогнать от себя мысли о ней, я тупо посмотрел в сторону гостиной.

Меган лениво разлеглась на диване и смотрела телевизор. Судя по виду, она скучала, и я удивился, что она до сих пор здесь. Обычно она собиралась и сваливала, как только мы потрахаемся.

Я открыл дверь пошире, петли жалобно скрипнули. Я кашлянул и подобрал с полу рюкзак:

– Меган, я ухожу.

Она села, потянулась и взялась за серебристую цепочку своей огромной сумки: у нее небось и барахла-то столько не было, чтобы набить ее до конца. Повесив сумку на плечо, она сунула ноги в босоножки на высоком каблуке и вальяжно направилась к двери.

– Пришли эсэмэску, если заскучаешь, – сказала она, даже не взглянув на меня, потом надела солнечные очки с непропорционально большими стеклами и спустилась по ступенькам, нисколько не смущенная тем,