После того, как накормленная Винтер уснула, я встаю с кресла-качалки, несу ее в кроватку и укладываю, прежде чем оглядеть детскую, которую Себ тщательно покрасил.
Мои пальцы дважды касаются основания лампы, и в комнате становится темно. Как и каждый из вечеров, я беру радио-няню и спускаюсь вниз за стаканом молока.
Ополоснув стакан и засунув его в посудомоечную машину, я иду через дом, тихо пробираясь в свою комнату. Когда я вхожу в гостиную, огонь, мерцающий на темных стенах, застает меня врасплох, и я спотыкаюсь при виде силуэта Романа, выделяющегося при свете огня, стоящего во весь рост… смотря прямо на меня. Его обычно белоснежная рубашка расстегнута, а рукава закатаны до локтей.
Только когда я нахожусь достаточно близко к нему, я вижу кровь, забрызгавшую его помятую рубашку, расстегнутую на груди. Его волосы торчат, видимо, он провел по ним пятерней, его лицо небрито, темные линии окружают его рот и круги вокруг глаз.
− Сядь, − рычит он и из-за чувства самосохранения, и, надеясь, что он не разбудит Винтер, я молча делаю то, что мне велят.
Он кружит вокруг того места, где я сижу в течение нескольких молчаливых минут, прежде чем открыть папку, которая осталась незамеченной до сих пор, и начинает швырять фотографии его двенадцати жертв.
− Вот почему ты появилась в моей жизни, мышка? Эти женщины, из-за них ты решила разыскать меня? Показать мне любовь? Спасти меня? А? Ты хотела спасти меня от самого себя, Хизер? Так?
Я качаю головой и смотрю на фотографии двенадцати женщин, которые были бы живы и сегодня, если бы не Роман.
− Ты знала, какие руки у этого человека, в которые ты вверяешь свою жизнь, и все же решила это сделать. Одна девушка, которую я убил, заставила тебя сделать выбор, или целая дюжина? Знаю, ты хотела стать тринадцатой, не так ли?
Я вздрагиваю, позволяя воплю вырваться из груди, когда он швыряет ужасающую фотографию обнаженной женщины, ее тело покрыто ссадинами и ранами, она истекает кровью на кровати, связанная кабельными стяжками, так плотно привязанными к ее шее, ее глаза выпучены, а посиневшие губы резко контрастируют с белыми простынями.
− Номер тринадцать. Это ТО, за что ты любишь меня?!
Я остаюсь прикованной к фотографии, пытаясь вымолвить хоть слово, когда он возвышается надо мной, выхватывает фотографию и разрывает ее перед моим лицом, прежде чем закричать и швырнуть ее обратно на стол:
− В ЭТОМ ДЕЛО?! − рычит он.
− НЕТ! −Мои глаза зажмурены, когда слово вырывается из моего горла.
− Чертова ЛГУНЬЯ! − Бах. Его рука снова с силой ударяется о стол.
Когда мои глаза опускаются вниз, туда, где находится его рука, он показывает другую фотографию. Это брюнетка, подвешенная к потолочному вентилятору за шею с помощью кабельных стяжек. Порезы от ножа в форме полумесяца тянутся от ее бедер к тому месту, где веревки врезаются в кожу вокруг шеи.
− А как насчет нее?
− Ты любишь меня за то, как я постарался над номером четырнадцать?!
Желчь поднимается в горле, и я задыхаюсь.
− НЕТ!
− ЛГУНЬЯ!
Бах. Его рука снова ударяется о стол, но мои глаза остаются закрытыми.
− Как насчет пятнадцатой? Она не была так предсказуема, как первые две девочки, она оказала некоторое сопротивление. СМОТРИ на них, мышка! СМОТРИ!
Каждая следующая фотография очередной девушки была ужаснее предыдущей.
Мое сердце разрывается из-за них на части. Каждой из них. Мое сердце болит за их отнятые жизни, за потерю, которую понесли их семьи. Мое сердце разрывается, потому что я могла что-то предпринять, чтобы остановить это. Вместо этого я ничего не делала, только закрывала глаза и глупо надеялась, что буду той, которой ему будет достаточно, чтобы сдерживать его от этого. Что, будучи тринадцатой, я смогу дать ему достаточно любви, подарить достаточно счастья, и что ему будет достаточно меня.
Но этого не случилось.
Бах.
− Номер девятнадцать, она все время умоляла об этом. Умоляла меня покончить с этим. Я чуть не даровал ей смерть, которую она так хотела, но, в конце концов, я задушил ее. И мы все должны убедиться, что они связаны, ты так не думаешь?
Я даже не могу увидеть ее лица, даже не могу определить цвет кожи бедной девушки, она всего лишь спутанная масса из волос и крови.
− Это заставляет тебя любить меня?! − рычит он, слюна слетает с его губ в нескольких дюймах от моего лица, тяжело дыша сквозь стиснутые зубы.
− НЕТ!
Я больше не могу подавить свои рыдания, я кричу от боли и агонии, о том, какой стала моя жизнь.
В отчаянии желаю, чтобы все это закончилось, когда его рука врезается в стол в двадцатый раз, с двадцатой фотографией в кулаке, я лгу, когда он требует:
− Может номер двадцать? Честно говоря, все, что я помню, это то, как просыпаюсь, весь пропитанный ее кровью, с отвратительным запахом перегара от выпитого виски. Это из-за нее ты любишь меня, Мышка?! Из-за, блядь, нее?!
− Да! − рыдаю я. − Да, черт возьми!
− Ты гребаная лгунья!
А потом… мой мир погружается во тьму.