Яков Друскин О рабской воле и абсолютной свободе человека

В этом рассуждении упоминается Рай и мое изгнание из Рая. Как это понимать? В себе самом я нахожу некоторое раздвоение, не понимаю самого себя, ищу себя самого. В мысли о себе самом я являюсь (в кантовом смысле) себе самому. Но и тот я, которому я являюсь (субъект мысли), и тот я, который мне является (объект мысли), уже не тот я, который есть и которого я ищу. Тот я, который есть, в мысли уже утерян. Я называю его: ноуменальное я. Его существование подтверждают мне угрызения совести, раскаяние, покаяние и моя абсолютная свобода в отношении к Богу и к ближнему. Я потерял его в грехопадении, в свободе выбора. До грехопадения я имел его, вернее был им, но не знал, что имел и чем был. Я не знал, что я — я. Это состояние не временное, так как до грехопадения нет времени, а онтологическое, ноуменальное — райское состояние. Поэтому я и говорю в этом рассуждении, что, начав думать, я потерял себя: я думающее (я сам) изгнано из Рая, я действительное, ноуменальное осталось в Раю. Но возвращаюсь к ноуменальному я, то есть к себе же, не через мысль, не через волю или свободный выбор, но только через абсолютную свободу. Но я сам не свободен, я сам не могу вернуться к себе. Абсолютная свобода — дар мне от Бога, которым Он возвращает меня в Рай. Этот дар — благодать, то есть предопределение. Но предопределение не делает меня автоматом или механизмом, наоборот, освобождает меня от необходимости, естественной (природной) и интеллектуальной (воли или долга). Но это уже тема третьего рассуждения.

I

В грехопадении у меня открываются глаза, иначе говоря я получаю самосознание. До грехопадения я не могу сказать о себе: я — я, это удвоение сознания есть самосознание, и второе я уже не то, что первое, второе я — я сам, поэтому, сказав “я — я”, я говорю уже “я — я сам”.

О моем противоречивом раздвоении и поврежденном ритме моей души. Я думаю о себе самом. В этом случае я — субъект моей мысли и я же — объект. Один и тот же я? И да и нет. Да, так как я думаю о себе же, назовем это реальным единством: реально я, думающий о себе, и я, о котором я думаю, — одно и то же лицо. Нет, так как гносеологически субъект и объект мысли не одно и то же. Назовем это идеальным разделением моего единства и тожества моей личности, идеальным не в том смысле, что оно недействительно, но чтобы как-нибудь назвать в отличие от моего единства, названного реальным. Действительность, или реальность, моего идеального разделения, то есть моей противоречивости, подтверждают мой ближний, и моя совесть, и ее укоры.

Я думаю о себе самом, тогда во мне уже два я: я и я сам, причем субъектом мысли буду не я, а я сам, так как до грехопадения я и не думал, я не может думать, думающий — я сам. Предполагаемый объект мысли — я. Но грехопадение изгнало меня из Рая, я не думает, я сам думаю, мысль, или субъект-объектное отношение, и есть мое грехопадение; мое я, еще не думавшее, осталось в Раю. Это онтологическая или ноуменальная основа моего разделения и моей противоречивости; думая о себе, я уже потерял себя и теперь ищу себя самого.

Я думаю о себе самом, думающем о себе самом. Вернулся ли я в этой мысли к себе самому? Нет, не только не вернулся, но и не приблизился, наоборот, отдалил себя от себя же. Если в первой мысли о себе самом между мною, оставшимся в Раю, и мною же, изгнанным из Рая, стоял я сам, то теперь между моим первым, утерянным для меня я, и вторым, изгнанным из Рая, стоит уже я сам, думающий о себе самом, то есть дважды я сам: я сам сам.

На вопрос: кто я? в грехопадении я отвечаю: я — я сам. Но теперь уже необходимо возникает второй вопрос: кто же я сам? и я могу дать только один ответ: я сам — сам. И снова тот же вопрос: кто же я сам сам? и ответ: я сам сам — сам. И дальше так же. Я называю это объективированием себя самого в мысли.

Мысль о себе самом — некоторое отражение себя на себя самого: объект — отражение субъекта. Но это отражение неадекватное: в мысли о себе самом, думающем о себе самом, отражение субъекта не возвращается на субъект, но отклоняется от него, как отражение в двух зеркалах, не вполне параллельных друг другу. Потому что уже в первой мысли я утеряно, это и значит, что оно стало только объектом мысли.

Адекватное отражение субъекта на себя самого будет его ритмом. Мы имеем представление о таком адекватном отражении в идее Бога как Троицы. Сын — образ Отца, возвращение Сына к Отцу — Святой Дух или неповрежденный ритм Бога — это имманентное или гносеологическое толкование Троицы. Наш ритм, то есть ритм моей души, поврежден из-за неадекватности отражения: во мне реальное и идеальное разделились, в Боге же нераздельны, одно и то же.

Мое самообъективирование, то есть поврежденное самоотражение, поврежденный ритм моей души, не придуманная абстракция, но реальная форма моей раздвоенности, противоречивости и обнаруживается практически в воспоминаниях, в угрызениях совести, в поисках самого себя, в вопросе: кто же я, желающий одно, делающий другое? (Рим.).

Я — до грехопадения, я сам — грехопадение. Когда Бог в Своем гневе возлагает на меня вину за грех, в котором я не виноват, у меня открываются глаза, то есть я получаю самосознание, я становлюсь я сам. Но первое, что я замечаю, это свою наготу: я стал я сам, но я сам уже не я — изгнан из Рая; я сам пуст.

Я пал, потому что пожелал узнать добро. Желание знать добро — зло. Как только я пал, то есть стал я сам, сразу же во мне появилась раздвоенность; вернее, я сам, то есть мое грехопадение, и есть раздвоенность: дерево добра, когда я пожелал вкусить от него, стало деревом добра и зла, деревом свободного выбора. Поэтому я сам и есть свободный выбор.

Если слово “воля” имеет какой-либо смысл, если это не только пожелание (Wollen), если она не сводима ни на какую другую способность души, то воля есть только свободный выбор. Тогда чистая воля человека, не святая, как думал Кант, а именно злая и грешная, чистая воля и есть грехопадение и всякий акт воли — грех. Тогда автономная этика — идеальная или идеализированная система своеволия, то есть идеализация самого греха.

Во всяком конкретном выборе передо мною всегда две возможности: выбрать или не выбрать определенный предмет. Обе возможности являются мне в форме выбора: выбора выбора или выбора невыбора. Если передо мною несколько предметов и я не знаю какой выбрать, то все равно, останавливаясь раньше на одном, потом на другом, в каждом случае передо мною дилемма: выбрать или не выбрать, и так как в форме дилеммы, то выбрать выбор или выбрать невыбор. Впрочем, меня интересует здесь не психологический, а онтологический ноуменальный анализ чистой воли, и если отвлечься от эмпирического окружения