ЧИТАТЕЛЯМ

Когда я знакомился с этой книгой, перед взором опять возникли пожарища гражданской войны, страда Великой Отечественной, а главное, я вновь увидел, как миллионы людей бросили в бой сердца за ленинскую правду. Я узнавал знакомые картины, друзей «мятежной юности»…

Может быть, тогда не все мы ясно видели, кому вручим эстафету революции. Но мы мечтали о золотых бесстрашных ребятах, которые сумеют не хуже нас владеть винтовкой и лучше нас чувствовать красоту стиха, рисунка, музыки.

Я искренне рад знакомству с героиней повести Сильвией и ее сверстниками. Их чистые помыслы, надежды, поступки близки, дороги и нам, ветеранам, и, я думаю, нынешнему молодому читателю. В героях этой книги я узнаю что-то от наших мечтаний в первые послеоктябрьские годы и различаю новое, чего мы еще не могли предугадать. Доброго пути книге к читателям!

комбриг гражданской войны

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ГОТОВНОСТЬ НОМЕР ОДИН 

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ПОБЕГ ОТ БЛАГОДЕТЕЛЕЙ

 новогоднюю ночь на 1896 год графиня Мария Евлампиевна Елагина, одна из попечительниц дамского благотворительного общества Полтавы, устраивала большой бал. Просторный зал, арендованный у домовладельца Таращенко, казался еще более вытянутым благодаря обилию зеркал, в которых отражались и словно плыли хрустальные подвески люстр, блестящая мишура, оплетавшая высокие елки, сверкающая сервировка гигантского овального стола.

Уже отбили двенадцать ударов массивные столовые часы, уже именитые гости графини произнесли первые тосты, весомые, как эти часы, и хозяйка решила для себя, что пора приподнять завесу над «сюрпризами», которыми славились елагинские балы. Она пригласила участников трапезы расположиться на мягких диванах, заполнявших простенки между зеркалами, звонко хлопнула в ладоши, и из боковых дверей выскочила и засеменила в центр зала стайка девочек, одетых в серые льняные юбчонки и блузы, отороченные кремовой тесьмой. Девочки образовали пирамиду, напоминающую заглавную букву «Е», вызвав благодарную улыбку графини и аплодисменты гостей. Затем они взялись за руки и, двигаясь по кругу, нестройно запели:

Гости так и не узнали, кто развеселил, насытил и обул приютскую ребятню, ибо в эту секунду поднялся с дивана коренастый высокий человек, нетвердой походкой подошел к столу и, хватая с ваз желтые, раздираемые соком груши, начал бросать их детям. Девочки, визжа и смеясь, бросились поднимать с полу плоды, гости заулыбались, Елагина снисходительно сказала:

— Доктора Шануренко яства волнуют больше, чем искусство.

Шануренко налил себе в стопку коньяк, жадно выпил и только тогда отозвался:

— Вы бы еще попросили этих букашек, графиня, исполнить монолог шекспировской Офелии.

Елагина слегка порозовела и громко предложила:

— Господа, у нас в гостях патронесса народного просвещения неустанная Ольга Русанова. Думаю, она с большим профессиональным блеском разрешит все сомнения доктора.

С углового дивана поднялась и шагнула к Шануренко маленькая приземистая женщина в темно-зеленом бархатном платье, лицо которой выражало неуемное любопытство, а двигающийся из стороны в сторону носик придавал несколько недовольный и даже озлобленный вид. По залу пронесся легкий шумок. Газеты на днях оповестили полтавчан, как эта экстравагантная дама ворвалась на съезд деятелей по техническому образованию и основательно смутила ученых мужей, заявив, что истинное просвещение лежит в организации в деревнях народных театров.

— Но, госпожа Русанова, — робко заметил председатель, — полагаете ли вы, что бедствующему крестьянству… недостает… мм… именно театров?

— Бред, бред, бред! — выкрикнула она. — Театр облагораживает! Народ всегда тянулся к фарсу! А вы зря просиживаете стулья, разрешите вам заметить!

Елагина смекнула, что дворянский бал сочувственнее примет откровения госпожи Русановой, и она не ошиблась. Просветительницу окружила толпа гостей.

На антресолях начали рассаживаться музыканты. В этот момент к графине подбежал распорядитель и шепотом сообщил, что ломится мальчик в крестьянском армяке и требует главного доктора.

— В крестьянском армяке? — засмеялась Елагина. — Это весьма удачно. Впустите его. — И громко объявила: — Господа, представляю вашему вниманию подлинного сына нашего уездного крестьянства. Сейчас госпожа Русанова получит возможность проверить свои принципы.

В дверях застрял мальчик, на вид лет семи-восьми, и протягивал в разные стороны измятую, промокшую от снега записку. Его обступили гости, радуясь новому развлечению, жадными взглядами изучая этого коренастого крепыша с хорошо посаженной круглой головой и большими недоуменными серыми глазами. Он стоял в дверях, в огромной, не по годам, кубанке, которая сбилась набок, обнажив крутой лоб, стоял в широких, не по ноге валенках, с которых растекалась по глянцу паркета грязная лужа.

— Мне главного доктора! — сказал он, растерянный, ошеломленный и этим паркетом, и этой толпой.

— Ты откуда, мальчик? — перехватила инициативу госпожа Русанова.

— Мы из Жлобина, — сказал он, глядя исподлобья. Сделал шаг вперед, и толпа расступилась.

— Это же типичная глушь, господа! — не унималась Русанова. — Когда-то я проезжала это село… Расскажи нам, мальчик, как вы, дети и взрослые, веселитесь в своем Жлобине, как развлекаетесь?.. Есть у вас в доме игровая комната?

А он знал свой бревенчатый дом, в котором их было пятеро ребят, каждый день задававших один и тот же вопрос матери: «Мамочка Гильда, на обед мясо будет?», а когда приезжал с ярмарки отец, задававших один и тот же вопрос ему: «Батечка Петруша, у тебя хватило копеечки на леденцы?». Их любимой игрой было гадать, кто что получит с плеча старших. Они жадно прислушивались вечерами к беседам родителей: «Вот выплатим долги…», «Вот будет урожайный год…», «Вот Самоше перейдут твои чоботы, а Самошины — Шике, а Шикины — Мише, а вот тебе уж от кого перейдут — и ума не