валялся газовый баллон, из которого било синее пламя. Ударом ног мы откатили баллон в сторону и машинально стали собирать обгоревшие и оплавленные, теперь уж ненужные нам детали самолета.

— Никогда не видел, чтобы так горел металл… — сказал Трояновский и стал зачем-то снимать кучу еще тлеющего, искореженного металла.

Я не ответил.

Собрав кое-какие несгоревшие детали, посуду, вещи, мы притащили все это в палатку. Молча расселись на оленьих шкурах. Было холодно, около 50 градусов. Пар от дыхания мелкими ледяными кристалликами заполнил всю палатку. Все ждали, что скажет начальник экспедиции, хотя каждый заранее знал, что он может сказать в нашем положении.

— О причинах пожара говорить сейчас не будем, — начал он, — забудьте об этом… Положение сложное, больше, чем сложное. О нашей посадке и приближенных координатах на базе знают. Будем друг к другу внимательны. Будем ждать помощи, По аварийному расписанию через три часа нас должны начать искать. А сейчас часть людей идет на подготовку посадочной полосы. Старшим назначается Черевичный. Штурману уточнить наши координаты, снять кроки льдины и вместе с бортрадистом Патарушиным собрать все несгоревшее продовольствие, взять его строго на учет. Есть вопросы?

— Разрешите мне, — начал второй штурман корабля Вадим Падалко. — Без радиосвязи нас искать будут долго, очень долго. Я знаю это по личному опыту, правда, не в океане, а в тундре. Наш бортрадист Герман Патарушин в своем деле — бог! Предлагаю немедленно бортрадисту и бортмеханику Саше Мохову в остатках самолета разыскать магнето — а их было четыре, плюс запасной, моторы только обгорели, магнето должны уцелеть, хотя бы один, — и сделать искровую радиостанцию. Герман, можно соорудить такую рацию, искрянку, по типу Попова?

— Лишь бы было магнето, а проволоки в обломках сколько угодно. Станция будет, правда, длинноволновая, с небольшим радиусом действия, километров на сто.

— Этого вполне достаточно. Самолеты могут проходить в пяти-десяти километрах, но нас не увидеть…

— Братцы, я виноват! Казните меня самой лютой смертью, — вдруг выпалил до сих пор молчавший бортмеханик. — Недосмотрел, растяпа! Чехол подвел… Выслушайте меня…

И, не дожидаясь нашей реакции, торопливо заговорил:

— Четвертую экспедицию я накрываю аварийную силовую установку специальным чехлом. Отработаешь на связи десять-пятнадцать минут и, чтобы не разогревать мотор, накрываешь ее теплым чехлом. При следующем сеансе связи через сорок минут снимаешь чехол и вновь пускаешь неостывший мотор… Так и сегодня.

Герман отстучал свою морзянку, и мы ушли с ним в кабину пилотов, чтобы подремать до следующей связи. Во сне чувствую, что задыхаюсь. Открыл глаза — все в дыму, растолкал Германа, и мы бросились к выходной двери. А когда открыл — вся грузовая кабина была в огне. Проскочив через пламя к открытой грузовой двери, схватил огнетушитель, а Герман — брезент, стали сбивать пламя. Но ничего не помогало. Тогда мы выскочили на лед и стали кричать, будя людей. Первым из палатки выскочил штурман и бросился мимо меня в самолет. Я хотел сбить его подножкой, но не успел… Думаю, конец, отлетался паренек. Ну а остальное вы видели. Очаг огня создал чехол. Где-то прорвалась асбестовая прокладка, и он загорелся от раскаленного цилиндра аварийного мотора…

В палатке наступила тягостная тишина. Слышно было, как гудит снаружи пламя газового баллона и тонко поет ветер в растяжках палатки.

— Почему ты так уверен, что загорелся чехол? Очаг огня могло создать короткое замыкание в цепи, — нарушил молчание Иван Черевичный.

— Перед уходом в пилотскую я выключил аккумуляторы, — твердо ответил Василий, — сеть была обесточена. Нет мне оправдания! — не сдерживаясь, вдруг закричал Василий Мякинкин и выскочил из палатки.

— Ну вот, кажется, у одного уже нервы не выдержали. Первый акт трагедии начался! — пряча ноги в спальный мешок, с усмешкой сказал кинооператор.

— Не так ты его понял, Марк. Он переживает за нас, а вовсе не за себя.

Все молча разошлись. Каждый занялся своим делом. Копаясь среди обломков, мы обнаружили 19 банок мясных консервов, четыре обгорелые буханки хлеба и слиток расплавленного шоколада — около восьми килограммов. Смешанный с каплями станиоля, он, однако, был вполне съедобен.

Я доложил о найденных продуктах и предложил растянуть их на десять дней. Горючим мы были обеспечены. Триста литров в бочке и около семисот в баках правого крыла. Из баков левого крыла все вытекло и сгорело. Для обогрева палатки механики конструировали бензиновую печь — из листов дюраля и алюминиевых трубок гидросистемы самолета.

У мотора возились Патарушин и Мохов. Василий был с ними. Мохов нашел и снял магнето с правого мотора, который отвалился от крыла. Патарушин в блокноте уже вычертил принципиальную схему искровой радиостанции и что-то колдовал с проводками. Они мирно переговаривались, их слова часто прерывались смехом, видно, они что-то рассказывали веселое Василию, но тот молча копался в моторе.

Я подошел к горящему баллону, сбросил меховые рукавицы и стал греть руки, обдумывая, как выйти из создавшегося положения. Из палатки ко мне подошел Черевичный и тоже протянул руки к огню.

— Вот бы его пристроить в палатке. Все бы согрелись, — сказал я.

— Рискованно. Да и пламя большое, сожжет сразу. Иглу^[1] придется строить.

— Иван, а может быть, пока есть силы, действительно построить иглу? Теплее и надежнее будет отсиживаться в ожидании самолета. Да и безопаснее…

— Но медведь для нас — это жизнь. Триста килограммов мяса! Вот как взять? Не упустить, когда придет. От карабина ведь только ствол остался.

— Есть топор, пешня и десять едоков. Возьмем, лишь бы появился.

— Кстати, о едоках. Не пора ли подзаправиться? Ведь последний раз ели часов восемнадцать назад!

— Даю «добро». По сто граммов поджаренного хлеба, банку мясных консервов на двоих и по 25 граммов шоколада.

— Ты щедр.

— Это на первые три дня. Попривыкнем, будем уменьшать рацион. Физической нагрузки никакой. Потребность в калориях малая. Лежи и трави анекдоты.

— А холод?

— К утру будет готова печка. Горючего много…

— Тише! Слушай, гудит… — перебил меня Черевичный.

Я прислушался. Слышно было, как шелестели кристаллы снега, выпадающие из морозного марева, и монотонно гудело пламя баллона. В этот шум откуда-то издалека вливался тихий рокот моторов.

— Самолет, самолет!!! — вдруг закричали люди, работающие у сгоревшей машины.

Гул нарастал. На фоне южной части горизонта двигалась черная точка. Мы бросились к баллону, в его пламя полетели промасленные куски