рассматриваемой темы большое значение имеют труды Н.А. Соболевой и В.А. Артамонова, посвященные истории российской государственной символики. С.А. Солнцева, опираясь на архивные источники, рассматривала вопрос о том, как Февральская революция повлияла на военную символику^[11]. Так же представляет большой интерес богато иллюстрированная книга В.П. Лапшина, посвященная художественной жизни Москвы и Петрограда в 1917 г.; в ней рассматривается влияние революционных событий на изобразительное искусство^[12].

Изучению политической культуры и языка эпохи революции уделяет немалое внимание в своих работах и британский историк О. Файджес^[13]. Совместно с автором настоящего исследования он подготовил и книгу, специально посвященную языку и символам Российской революции^[14]. Кроме того имеется целый ряд работ, посвященных празднествам революционной России, правда, основное внимание в них уделяется большевистскому этапу революции^[15].

Если у исследователей и нет единого подхода в определении понятия «политическая культура», то все же существуют некоторые общие положения, которые разделяются большинством ученых. Пожалуй, все признают, что важнейшим элементом политической культуры является политическая традиция. Наконец, никто не отрицает, что политические символы — важный компонент политической культуры. Символы — это неотъемлемая часть формирования, фиксации и воспроизводства идентичности любой политической общности. Некоторые же авторы даже предлагают рассматривать всю политическую культуру как символическую систему. В рамках этого подхода политическая культура трактуется как «система политических символов, входящая в более широкую систему, которую можно обозначить термином политическая коммуникация»^[16]. Но при всем разнообразии исследовательских подходов невозможно отрицать, что политические символы, важнейшие составляющие ментального устройства, — это бесспорная часть политической культуры. Соответственно, для любого исследователя, изучающего политическую историю, символы представляют особый интерес: они служат своеобразными ключами для интерпретации различных политических культур.

В политической жизни символы выполняют разнообразные функции. Они могут быть средством идентификации, способствовать развитию группового сознания, солидарности и чувства принадлежности к единому социальному целому. Так, символика указывает на коллективную идентичность, являясь ее знаком. В некоторых ситуациях именно символы становятся важнейшим фактором, определяющим, конструирующим, создающим политические сообщества. Люди интегрируются в крупные политические или социальные образования «опосредованно» — через общую идентификацию с символами^[17].

Демонстративная функция политических символов очевидна: с их помощью, например, указывается и подтверждается факт политических изменений. Так, захват власти может сопровождаться демонстративным присвоением признанных государственных и/или национальных символов власти либо их радикальным отрицанием и утверждением новой системы политических символов.

Функции мобилизации и легитимации основаны на резонировании символов с коллективным сознанием. Обращение к значимым символам является мощным инструментом оправдания целей и средств субъектов политического процесса и ресурсом мобилизации поддержки. Для исследователей революции необычайно важно, что в условиях ослабления правовой системы именно символы и ритуалы делают легитимным насилие в различных его формах. Не случайно, что В.П. Булдаков, сделавший предметом своего исследования революционное насилие, уделяет символам большое внимание^[18]. Правовому упорядочению насилия предшествует его символическая легитимация.

Компенсаторная функция политических символов выражается в том, что символические изменения порой являются замещением и суррогатом насущных общественных и политических преобразований, особенно это актуально для тех случаев, когда на пути последних стоят существенные социальные и психологические барьеры. Так, порой власти пытаются укрепить свое положение, подменяя назревшие политические и социальные преобразования символическими действиями: например, они проводят акции по переименованию улиц и городов, откладывая при этом проведение назревших, но непопулярных и трудных реформ.

Наконец, следует выделить коммуникативную функцию символов как средства передачи информации. Многие важные идеологические тексты проникали в массовое сознание не только через их адаптированные версии посредством политической агитации, но и с помощью соответствующих популярных символов. В этом смысле показательна история развития немецкого национализма, изученная с этой точки зрения Дж. Моссе^[19]. Но для получения и понимания этой информации адресаты должны знать значения символов, должны уметь их «читать» и «переводить», должны их чувствовать и понимать. Нередки также случаи, когда символ воспринимается немалой частью аудитории совсем не так, как это планировали его создатели и распространители. Символы многозначны, поэтому они могут действовать как в интересах использующей их политической группы, так и против нее: «перевод» символов может быть совершенно неожиданным, им может быть приписано совершенно неожиданное значение.

В разные периоды в рамках политических циклов усиливается та или иная функция символов и интенсивность деятельности различных субъектов политического символотворчества. К числу последних можно отнести властные структуры, политические партии и общественные движения, частные лица и коммерческие организации. В разных ситуациях различна и роль средств массовой информации в процессах символических изменений.

Роль политических символов, апеллирующих не только к разуму, но и к эмоциям, возрастает в периоды глубоких социальных и культурных потрясений, которые провоцируют своеобразную архаизацию общественного сознания. В эти эпохи воскресают древние образцы синкретического восприятия символа, когда борьба за символы власти была важнейшим элементом борьбы за власть, когда символы власти порой и воспринимались как сама власть. Специалисты в области политической антропологии отмечают, что в периоды дезинтеграций возрождаются наиболее архаические формы проявления властных отношений, этот феномен получил название «архаического синдрома». В.П. Булдаков важнейшим элементом революции считает «бунт замаскированной архаики» в центрах урбанизации^[20]. Сфера рационального в такие периоды сужается, размывается, возрастает