- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (186) »
камина.
Фомин подошел к камину, внимательно посмотрел на покрытые пылью сюртуки тугощеких кавалеров, обнимающих дам в кринолинах.
– Барская забава. Правда, когда я ходил в двенадцатом году на крейсере «Алмаз» в Китай, мы в Сингапуре такие украшения в натуральном виде наблюдали…
– Подражание Ватто, – мрачно сказал художник, – работа французская, середина восемнадцатого века.
Фомин постучал пальцем по шляпе кавалера:
– Ломать жалко. Ты сделай кожух для них и накрой. А на кожух звезды красноармейские приделай. А что с этим делать?
Фомин шагнул к стене. Шесть медальонов смотрели на него, словно шесть глаз. Он подошел ближе, обтер один ладонью. Свет, падающий из-за его спины, немедленно отразился в голубовато-зеленом овале, и он ожил.
И улица Москвы наполнилась теплым живым цветом.
Медальон стал похож на окно, за которым жили маленькие дома, маковки церквей и спешили люди по своим, неведомым Фомину делам.
– Ишь ты, – сказал начальник районного всевобуча, вынул платок и аккуратно вытер медальон.
– Примитивизм, – сказал за его спиной Огневой, – середина восемнадцатого века. Видимо, работа крепостного художника.
– Пережиток, значит? – неуверенно спросил Фомин.
– Именно. Революционное искусство зачеркнуло этот период. Мы не признаем обветшалой мазни.
– Выламывать будем, товарищ Фомин? – деловито спросил завхоз.
Фомин посмотрел еще раз на домики и маковки, на кусок этой неведомой ему жизни и ответил тихо:
– Жалко.
– А чего жалеть, – Огневой набил махоркой трубку, – мы ведь мир старый разрушаем. На месте этих лачуг вырастут светлые дома из стекла и бетона. Новая жизнь возможна только при полном разрушении старой.
– Все равно жалко. Сделано уж больно душевно. Вот что, товарищ Огневой, ты эти картинки старого мира закрась и изобрази на них революционные корабли.
– Какие?
– «Потемкин», к примеру, «Аврору», «Петропавловск», «Новик». Я тебе фотографии дам. А ты, товарищ завхоз, стекла эти с воинами старыми вынь, но сложи их аккуратно и вставь нормальные стекла, чтоб свет был и чистота как на эсминце. Понял?
– Понял.
– Так и начнем.
Фомин подошел к окну. Осеннее солнце висело над городом. Где-то, надсадно треща, прогрохотал трамвай.
Крикнул и замолк гудок фабричонки, спугнувший ворон, и они, надсадно каркая, черной тучей пронеслись над переулком. Во дворе щемяще и нежно заиграла гармошка. Шел второй год советской власти.
В тени на лавочке сидели, прислонившись спиной к выцветшим бревнам дома, двое. Они были удивительно похожи. Кепки, глубоко надвинутые на лоб, синие ватники, хлопчатобумажные брюки и тяжелые кирзовые ботинки. Они выжидающе смотрели на Орлова, и в их лениво-спокойных позах сквозила еще неосознанная опасность. Эти двое совсем не монтировались с ярким кипением степи, с «чеховским» бревенчатым домиком аэропорта, с тишиной и покоем июньского утра. Но вместе с тем эти двое словно претворяли тот мир, куда должен через час попасть он, подполковник милиции Вадим Николаевич Орлов. Из домика вышел парень. В потертой кожаной летной куртке, под которой на серовато-грязной майке влюбленно смотрели друг на друга напечатанные трафаретом Михаил Боярский и Алла Пугачева. Парень был тощий, ломкий какой-то. Гэвээфовские брюки непомерно широки, а форменная фуражка затейливо замята. Он поправил фуражку так, чтобы Орлов заметил массивный белый перстень и грубую цепочку браслета. «Тип чеховского телеграфиста, с поправкой на НТР», – подумал Орлов. – Издалека? – спросил парень. – Издалека. – Из Алма-Аты? – Дальше. – Питерский? – Из Москвы. – Ну, как там? – Что как? – Вообще. – Приехала делегация Ливана. – Я не о том, – снисходительно процедил парень, – как время провести у вас можно? По линии культуры? – Он повел в воздухе рукой. – Можно, – Орлов усмехнулся, – у нас при каждом ЖЭКе народный университет культуры. Парень обалдело посмотрел на Орлова. Краем глаза Вадим заметил, как один из сидящих поднялся и лениво, вразвалку подошел к ним. Он долго, изучающе рассматривал Орлова, потом усмехнулся, сверкнув белыми металлическими фиксами. – Начальник, – хрипло попросил он, – дай закурить. Вадим достал пачку, и человек огромными, сплющенными от тяжелой работы пальцами неловко потащил сигарету. – А если с запасом? – Бери всю пачку, у меня еще есть. – Дай тебе Бог, начальник. – А почему начальник? – усмехнулся Вадим. – А я вас, которые из розыска, рисую сразу. Держитесь вы больно уверенно. – Любопытно. – Вот подумай на досуге. Как хозяева везде держитесь, потому как везде верх ваш. – Давно освободился? – Сегодня. – Самолет ждешь? – В цвет. – Домой? – Знаешь, у меня их сколько, начальник. За восемь лет заочницами обзавелся. – Ну-ну. – А вон и машина за тобой пылит. От нашего хозяина. Так что спасибо. Бывай, начальник. Он повернулся и зашагал к товарищу. Зеленый уазик лихо развернулся рядом с Вадимом. Из кабины выскочил молодой лейтенант в выгоревшей полевой форме. – Товарищ Орлов? Вадим вытащил удостоверение. Лейтенант взглянул на раскрытую книжечку стремительно и цепко. – Лейтенант Рево, товарищ подполковник. Прошу. Уазик рванулся с места, уходя к горизонту. Один из сидящих на лавочке выплюнул окурок, посмотрел вслед машине и сказал врастяжку:
Часть первая
«Уж рельсы кончились, а станции все нет…» Что точно, то точно. Ни рельсов здесь, ни станции. Земля была плоской, наглядно опровергая учение о шарообразности планеты. Орлову показалось даже, что там, где небо ложится на землю, он видит грязные подошвы монаха, высунувшего голову за хрустальный свод. Маленький домик аэропорта плотно обступила степная трава, и ветер, приходящий сюда, пах дурманяще и незнакомо. Орлов прожил сорок пять лет, но никогда еще ему не приходилось бывать вот в таком царстве запахов. Степь пахла мятой, еще чем-то пронзительно сладким, а налетавший ветер оставлял на губах горьковатый привкус лекарства. Машины не было. Но он не хотел звонить, немного ошеломленный однообразной красотой степи. Но все же машина была нужна, и Орлов медленно пошел к домику, на котором красовалась выцветшая надпись: «Аэропорт Козы».В тени на лавочке сидели, прислонившись спиной к выцветшим бревнам дома, двое. Они были удивительно похожи. Кепки, глубоко надвинутые на лоб, синие ватники, хлопчатобумажные брюки и тяжелые кирзовые ботинки. Они выжидающе смотрели на Орлова, и в их лениво-спокойных позах сквозила еще неосознанная опасность. Эти двое совсем не монтировались с ярким кипением степи, с «чеховским» бревенчатым домиком аэропорта, с тишиной и покоем июньского утра. Но вместе с тем эти двое словно претворяли тот мир, куда должен через час попасть он, подполковник милиции Вадим Николаевич Орлов. Из домика вышел парень. В потертой кожаной летной куртке, под которой на серовато-грязной майке влюбленно смотрели друг на друга напечатанные трафаретом Михаил Боярский и Алла Пугачева. Парень был тощий, ломкий какой-то. Гэвээфовские брюки непомерно широки, а форменная фуражка затейливо замята. Он поправил фуражку так, чтобы Орлов заметил массивный белый перстень и грубую цепочку браслета. «Тип чеховского телеграфиста, с поправкой на НТР», – подумал Орлов. – Издалека? – спросил парень. – Издалека. – Из Алма-Аты? – Дальше. – Питерский? – Из Москвы. – Ну, как там? – Что как? – Вообще. – Приехала делегация Ливана. – Я не о том, – снисходительно процедил парень, – как время провести у вас можно? По линии культуры? – Он повел в воздухе рукой. – Можно, – Орлов усмехнулся, – у нас при каждом ЖЭКе народный университет культуры. Парень обалдело посмотрел на Орлова. Краем глаза Вадим заметил, как один из сидящих поднялся и лениво, вразвалку подошел к ним. Он долго, изучающе рассматривал Орлова, потом усмехнулся, сверкнув белыми металлическими фиксами. – Начальник, – хрипло попросил он, – дай закурить. Вадим достал пачку, и человек огромными, сплющенными от тяжелой работы пальцами неловко потащил сигарету. – А если с запасом? – Бери всю пачку, у меня еще есть. – Дай тебе Бог, начальник. – А почему начальник? – усмехнулся Вадим. – А я вас, которые из розыска, рисую сразу. Держитесь вы больно уверенно. – Любопытно. – Вот подумай на досуге. Как хозяева везде держитесь, потому как везде верх ваш. – Давно освободился? – Сегодня. – Самолет ждешь? – В цвет. – Домой? – Знаешь, у меня их сколько, начальник. За восемь лет заочницами обзавелся. – Ну-ну. – А вон и машина за тобой пылит. От нашего хозяина. Так что спасибо. Бывай, начальник. Он повернулся и зашагал к товарищу. Зеленый уазик лихо развернулся рядом с Вадимом. Из кабины выскочил молодой лейтенант в выгоревшей полевой форме. – Товарищ Орлов? Вадим вытащил удостоверение. Лейтенант взглянул на раскрытую книжечку стремительно и цепко. – Лейтенант Рево, товарищ подполковник. Прошу. Уазик рванулся с места, уходя к горизонту. Один из сидящих на лавочке выплюнул окурок, посмотрел вслед машине и сказал врастяжку:
- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (186) »