Влад Тарханов БРАТ МОЙ БЕЛЫЙ

«И видел я и слышал одного Ангела, летящего посреди неба и говорящего громким голосом: горе, горе живущим на земле…»

(Отк. 8, 13)

Был вечер. Одинокий и пронзительный. Стонали деревья, смещаемые турбулентными сквозными ветрами. И дико выла душа — не в пример волкам-одиночкам.

Он появился в нашем городе внезапно, возник, точно белое пятно на серой плоскости стен. Я видел его не впервые, но таким — никогда. Он сел на базарной площади и люди стали сходиться отовсюду — им это зрелище было еще непривычно.

И спасутся немногие, ибо число кругов ограничено.

И день сей близок. И все волосы уже сосчитаны. И наступит еще один день, и знак будет в небе, как сказано ВАМ в писаниях.

И имя ее… И воплощение ее… И вся правда ее…

Вся.

I САРАЦИН

На кухне, как всегда, орудует мама: грохот омываемой посуды, шипение жира на сковородке, запах овощного рагу. Все эти впечатления атакуют каждого гостя, особенно, если гость долгожданный: у нас достаточно гостеприимная квартира, хотя, поговаривают разное.

Вот, например, на прошлой неделе, приходит под дверь попрошайка. Облезлый такой весь, совершенно лысый. Вот мама его и накормила. Неплохо так. Даже с собой дала. А что делать, все равно суп мог скиснуть.

Но с долгожданными гостями все по-другому. Тут на столе возникают такие яства, о которых я даже и не подозревал: моя мама проводит часы в библиотеке, выискивая какие-то замысловатые рецепты. А потом эти рецепты реализует. И с каким успехом! Вот, например, утка по-корсикански. Не помню как и чем ее набивали, но вкус был отменный. Я даже свидание отменил, до того объелся.

А тут на кухне пекутся блины! Примета: скорее всего заявится зять с дочерью. Они почему-то всегда появляются к блинам. А по четвергам к нам обязательно приходит тетя Клава — старая мамина подруга. К ее приходу на столе обязательно появляется кулебяка. Причем с грибами. И с особым молочным соусом.

Я тогда немного расслабился. Обычно водку не употребляю. Обычно. Но вот тут — пришлось откушать: с тетей Клавой пришел вальяжный такой старикашка — Никанор Порфирьевич. Как сказала мама «ее последняя любовь». Я такие слова всерьез не воспринимаю — люди часто лгут, особенно на званных приемах, особенно по четвергам, особенно под кулебяку, особенно, когда оная под молочным соусом.

А теперь представьте себе, что в дверь звонят. Вы, можно сказать, подшофе. А тут звонок. Рюмка из ваших рук валится прямо в салат (впрочем, оливье от этого только выигрывает). Салфетка слетает под стол. Вам начинает казаться, что мир под вашими сапогами, собственно говоря, чуть-чуть пошатывается, точнее, шатается, точнее, корабль штормит…

Тем не менее, вы делаете каменное лицо при его зеленой окраске, совершенно каменное. Вытаскиваете рюмку из оливье, делаете неудачную попытку поднять салфетку и идете к двери.

И что вы скажете непрошеному гостю? Вот-вот. И я сказал бы.

Сказал бы, да не получилось.

Если подумать, что да почему… наверное, это было его лицо. Вот именно — его лицо. Оно было такое странное. То ли светлое (светящееся) — и в тоже время изможденное, серое, нездоровое. А вот глаза — глаза сияли. И сияли они по-особенному, источая такую уверенную силу, что отказывать ему в чем-то… Глупо было как-то, глупо и все тут.

Впрочем, могу сказать определенно — лица его я не разглядел. Ни при первой встрече, ни вообще… Потом тоже не разглядел. На лице были одни глаза: то жалостливые и спокойные, то гневные и страшные, то безумно грустные.

Матушка почему-то его сразу же прозвала сарацином. Возможно, загар на его руках? Не знаю. Он попросил еды. Я сразу провел его на кухню. Думаю, ему было не слишком приятно — там за столом шумели наши гости… Не знаю, как ему — мне стало отчего-то стыдно, так стыдно. Это если вас — мордой в торт и продемонстрировать людям. Им ничего — а вам стыдно. И кому-то из них тоже будет стыдно: и за себя, и за них…

Надеюсь, я объясняю не слишком сумбурно? Впрочем, у меня такая мешанина в голове. И сейчас. По прошествии стольких лет. Сумбур — это точно…

II БАРЕЛЬЕФЫ

Вот вы говорите, что человек — создание Божье.

Возможно, возможно… Я не буду настаивать на обратном, но вот если проанализировать ситуацию: к вам пришли, попросили поесть, вы, естественно, накормили человека, потом вам сообщают, что негде жить, разве вы не откроете сараюшку?

Верно — откроете. А если откроете сарайчик — то почему бы не открыть и дачу, которая пустует?

Человеку всегда становится стыдно за свои добрые дела.

И он тут же начинает делать глупости, чтобы добрые его поступки не выглядели для человека унизительно. Но разве должно добро унижать? Я давно заметил — когда человек унижает другого, он считает сие за добро, а когда человек делает добро, то потом еще неделями мучается — не унизил ли он кого-нибудь.

В любом случае Вам, господа, становится ясно, совершенно ясно, что гость мой, пришедши, тут же получил от меня ключи от моей же дачи. Бывает такое, бывает: ты ничего не хочешь знать, дачу твою никто не посещает (сезон уборки картофеля закончен). Вот и ищешь выход. И находишь — на свою голову.

В субботу. В субботу я решился пойти в музей. Там готовилась новая выставка. Я слышал о ней довольно давно.

Моя троюродная сестра имела к этому событию прямое отношение: она участвовала в этом мероприятии в качестве скульптора. Ее потуги по изображению телес привели к тому, что мужчин Маша начала изображать исключительно в виде набора цилиндров, а от изображения женщин отказалась вообще наотрез. На выставку она притащила всадника-Геракла (мешанину проводов с включениями глыб гипса и алебастра).

Вот и стоим мы с Машулей, обсуждаем графику некого Мстислава Ростовцева, графику, надо сказать совсем неплохую, но все же слишком элитарную. Мне вообще кажется, что все эти Машки, Машковы, сограждане- и братки-митьки и прочая высокохудожественная нечисть просто перестали разговаривать смачным, нормальным, но художественным языком. Все тянет на какие-то извращения под маской авангарда. Авангард — это когда в душе авангард. Тогда и работа получается предельно авангардной и элитарной.

И в тот самый момент, как Машуня дошла до апогея рассказа о попойки у Васи Панова на даче, как вновь возник Он. Возник — иначе и не скажешь. Рядом с ним шла какая-то шкворла неопределенных лет с взлохмаченной короткой стрижкой. Мне показалось, что я видел ее на каком-то вокзале, но точно припомнить не мог. Я ненавижу такие внезапные явления — они слишком часто прерывают тебя на самом интересном, мысль