герой, хоть он и лысый.
Пока мы сидим, большие нянечки в больших белых клеенчатых передниках из больших белых кастрюль с большими буквами на боку, взяв в большие красные руки большие разливные ложки-половники, заполняют маленькие, почти игрушечные, тарелки, расставленные на низеньких квадратных столиках на четверых. Накладывают что-то белое. По запаху и по тому, как липким комком оно падает в тарелку, это манная каша, с содроганием догадываюсь я и, понимая всю безысходность, чувствую, что очень хочется в туалет.
— После завтрака, — отрезает, оторвавшись от чтения воспитательница.
— Только из дома и в туалет, — добавляет она и продолжает читать вслух дальше.
Наверное, она забыла, как в прошлом году не пустила меня в туалет перед прогулкой, а потом меня мальчишки дразнили и даже из другой группы, но напоминать не стал, стыдно.
Эх, если бы дали на завтрак винегрет с котлетой. Когда накладывают винегрет, его красный цвет не перепутаешь ни с какой белой молочной кашей. И тогда в группе пахнет котлетами, не такими как дома, маленькими толстенькими мясными, а настоящими — плоскими с толстой хлебной коркой. Вот что я очень люблю. Когда дают винегрет, я представляю, что это наши, красные, разбили белых, и больше никогда не будет ни манных, ни прочих молочных белогвардейских каш.
Но сегодня, как чаще всего и бывает, на завтрак манная каша, и уже застучали в ушах барабаны, поднявшие белую молочную армию в психическую атаку.
Затем нянечки неторопливо разносят хлеб, бросают по кусочку масла в остывающую кашу, расставляют стаканы и наливают в них из большого чайника невкусный, но сладкий чай.
Сейчас позовут на завтрак, приговаривая «быстро, быстро». Краем глаза, контролируя соседей по столу, сидящих со мной на одной скамейке, ждёшь команды, чтобы пулей сорваться с места и первым прибежать к своему столику, переставить тарелки и стаканы, чтобы каши было поменьше, а чая побольше. Сели, и тут начинаются основные мучения.
Долго смотреть на кашу не дают:
— Взяли ложку в правую руку. Показали все, где у нас правая рука. Так, все подняли правую руку. Теперь взяли ложку, начали есть. Кто не съест — из-за стола не выйдет.
Уже с большой алюминиевой ложкой в руке продолжаю рассматривать кашу — прицеливаясь, откуда начать. Сначала нужно утопить в кашу кусочек масла, лежащий на поверхности каши и размешать. Надавил на масло, но оно выскальзывает и не хочет проваливаться. Легонечко нажал носиком ложки в центр тарелки. Упругая корка остывшей каши прогнулась и отпружинила ложку. Попробовал еще раз, сильнее, с тем же результатом.
Поддев толстую пленку с краю, и протащив с ужасным скрежетом ложку вдоль синего ободка тарелки, удалось её подрезать, приподнять и завернуть. Как в открытой до половины консервной банке, появилась бело-серая муть манной каши, куда нужно бросить кусочек масла и утопить в подготовленной с таким большим трудом проруби. Сказать, что с маслом вкуснее — это неправда. С маслом — не так невкусно.
Тщательно размешав жидкую манку с маслом и зажав в левой руке кусок серого хлеба, с перекошенной от отвращения физиономией приступаю к поеданию первой ложки каши. Боясь вздохнуть, чтобы не чувствовать ненавистный запах, подцепив на кончик ложки самую малость, снимаю одними зубами с ложки эту мерзкую склизкую массу и не разжёвывая проглатываю, быстро запивая чаем и заедая большим куском хлеба.
Вторая ложка проходит уже легче, но язык явственно нащупывает противные комочки, которые тут же выплевываю на край тарелки. Воспитательница учит, что комочки из манной каши нужно аккуратно выплюнуть в ложку, а с ложки выложить на край тарелки. Это долго, а противные комочки во рту сами не держатся, а сразу выплевываются и не только на тарелку.
Вкус манной каши в первом детском садике никогда ничего не напоминал, кроме вкуса самой манной каши. Более тошнотворной, в смысле вызывающей тошноту еды, я никогда ничего не ел, а многочисленные комочки, без которых не обходилась ни одна порция, делали тебя невольным сапером, который аккуратно перебирает во рту кашеобразную взрывоопасную массу, чтоб выудить подлые сгустки и с отвращением их выплюнуть.
Доведя содержимое тарелки до состояния видимой опустошенности, когда остывшая корка пониже опустилась на дно, а на краю собралось как можно больше комочков, под шум встающих из-за стола детей, делая вид, что очень сыт и очень доволен, как можно быстрее убираюсь подальше от стола.
Если тебя не выловили и не усадили обратно за стол, значит, день удался, и манной каши сегодня больше не будет, а будут на обед суп или любимый мной рассольник, макароны с тефтелями и подливкой или пюре с котлетами, на третье компот из сухофруктов. А на полдник кисель вишневый с печеньем или вафлей, или ещё…
Стоп. Стоп. Не думать о белом медведе. Думать только о манной каше — вот в тарелке ненавистная манная каша, манная каша, манная каша. Есть её абсолютно не хочется, она бесповоротно отбивает аппетит. Совсем не хочется кушать — есть только манная каша, белой биомассой заполнившая огромную глубокую тарелку. Белая холодная противная корка покрывает всю плоскость, и только выпирающие мерзкие комочки образуют небольшие плавные выступы.
Что это? Вдруг белая поверхность каши вздрагивает и по ней пробегает рябь, и это уже не манная каша, а нежная белоснежная оседающая вуаль густой сметаны, из-под которой проявляются обжаренные на сковородке блинчики с творогом.
Сметана растекается по горячему золотистому боку туго скрученных и плотно упакованных рулончиков, источающих тонкий запах ванили и виноградный аромат разомлевшего изюма, плавится и обнажает во всей своей красе безупречный шедевр кулинарного искусства.
Такие они нежные и такие беззащитные. Смотришь на них и не знаешь с кого начать. И тут приходит философское прозрение — всегда виноват крайний. Бедный, вкусный крайний… Вилочкой легонечко уколол и прижал, ножичком аккуратненько отрезал, и в сметанке, растекшейся по дну тарелки, вымакал и…
«Вот она расплата за проигрыш», — как всегда некстати приходит надоевшая первая мысль, которую тут же сменяет мысль № 2 о еде, на этот раз в виде среднеарифметического образа между белым медведем и манной кашей — их белёсая сумма, поделенная пополам.
Жуткое зрелище.