Павел Степанов ЗДЕСЬ НЕТ НЕБА

Я помню ту ночь, когда на ночном небе пропала первая звезда. Я был ещё совсем ребёнком и играл с другими детьми в тот вечер, когда заметил это. «Смотрите, — сказал я тогда, — созвездие Малого Древа стало без одной ветки!». «Подумаешь, — ответили мне друзья, — мало ли там чего светится. Пошли купаться лучше». Мы отправились к морю, благо наш полис расположен на самом берегу. Пока другие дети переживали, как бы их родители не узнали, что они купались так поздно, я не мог надолго отвести взгляд от того места, где ещё вчера так привычно сияла звезда.

На следующий день я рассказал матери о звезде. «Вечно ты в облаках витаешь. Натаскал бы воды лучше, чем голову себе всякой ерундой забивать. Или помог бы отцу, пока каникулы».

Мой отец строил корабли и хотел передать своё ремесло мне: «Умелый корабельщик всегда нужен. Всегда, — говорил он, затачивая резцы для обработки дерева. — Конечно, ты ещё молод и тебя занимают лекции воспитателей, этика, философия, или даже расположение светил на небосводе. Эти корабли помогут нам раз и навсегда избавиться от племён варваров. А что проку от твоего неба? Не нужно придавать значение тому, что значения не имеет». Отец, как всегда, говорил одно и тоже.

Не было человека, который бы разделял мои волнения. Учителя гимнасия^[1] равнодушно выслушали мои новости о пропаже звезды, а другие воспитанники посмеялись надо мной.

Все со временем забыли об этом. Все, кроме меня.

Я каждый вечер смотрел на ночное небо, и одной ночью история повторилась.

«Пропала! Ещё одна пропала!» — я побежал по улицам до агоры^[2], прямо посреди ночи. Моими невольными слушателями стали немногочисленные ночные прохожие и разбуженные жители полиса.

На следующий день об этом пожаловались моим родителям, за что я был наказан. Отец сказал, что я своим поведением позорю нашу семью, и что он намерен это исправить. Раньше он мог закрыть глаза на мои причуды, но теперь, по его словам, я зашёл слишком далеко. Что касается остальных людей, то в городе я обрёл репутацию идиота, а мои ровесники в шутку стали называть меня звездочётом. Меня это не особо заботило. Не так сильно, как угасание звёзд.

Небо представлялось мне тем немногим незыблемым и постоянным в жизни, но теперь это не так. Если светила так просто пропадают с ночного полотна, то как я могу быть уверен, что не проснусь завтра без земли под ногами?

Я был подавлен, и не замечал ничего вокруг, пока отец не вывел меня из этого состояния. Он сказал, что больше не будет обучать меня своему ремеслу — мною займутся мастера военного дела.

Было тяжело, особенно первое время. Новичков встречают сурово, и я не был исключением. Меня часто били другие воспитанники, а я терпел все унижения пока не понял, что они не закончатся сами по себе. Мне пришлось доказать всем, что я хоть чего-то стою, а так как здесь ценится только грубая сила, то мой путь к уважению был заляпан кровью, чужой и моей собственной. Воспоминания о первых порах до сих пор вызывают у меня колючую дрожь по всему телу, но жесткие условия взрастили мой характер, а тело выковали подобно стали меча. Я считал, что этого достаточно, чтобы стать воином.

Я ошибался.

Это не был мой первый бой. Нашим заданием было уничтожение лагеря варваров, хотя до этого я участвовал только в обороне нашего полиса от набегов и в небольших ответных нападениях. Мы нападали с моря, на столь знакомых мне кораблях. Отец в итоге оказался прав, мы разбили вражеские хлипкие суда почти без потерь. Можно было возвращаться — варвары больше не могли ничего противопоставить и в следующий раз нападут нескоро. Но мы не были уверены в полном их уничтожении, поэтому высадились на берег и углубились в чащу.

Вскоре вышли на небольшое поселение, прямо в лесу.

Было тихо.

Начали заходить в хижины. Я ворвался в одну из крайних, с мечом наготове. Внутри было темно, но я успел среагировать. На меня набросился человек с грубым тупым ножом в руках. Я сделал выпад — нападавший обмяк и повалился на меня. А потом я услышал детский плач, он до сих пор приходит ко мне в страшных снах… как и испуганный взгляд маленькой девочки, прятавшейся за матерью, и то ощущение теплой крови, стекающей по моим рукам.

Я вывел её на улицу. Помню наш разговор с командующим до единого слова:

— Что с ней делать? Берём в плен?

— Никаких пленных. Что тебе не понятно в приказе уничтожить лагерь?

Повсюду слышались детские и женские крики, носились солдаты, некоторые из лачуг уже подожгли, и языки пламени извивались над крышами.

— Но среди них нет людей, способных сражаться.

— Здесь вообще нет людей, солдат. Кого ты зовёшь людьми, этих грязных дикарей? Такие отбросы как они никогда не станут гражданами нашего полиса, им вообще чуждо понятие цивилизации, да даже рабами им стать не дано. Они сродни диким свиньям, что роются в грязи и не видят дальше своего рыла.

— Но какой вред от женщин и детей, зачем нам убивать их? Мы же можем просто уйти, к чему вся эта кровь?

Командующий подошёл ко мне вплотную, обнажив меч:

— Солдат! Приказ есть приказ, тебе не надо думать о том, правильный он или нет, только о его исполнении. — Возле нас стали собираться другие солдаты. — Солдат — это инструмент, как меч в твоей руке. Твой меч хоть раз спрашивал тебя о том, что не надо делать?

Мне нечего было ему ответить.

— Так я и думал, — он огляделся вокруг, заметив толпу, окружившую нас. — Пусть это каждый уяснит. Что касается же дикарей, и для чего мы это делаем, — он указал мечом на ребёнка, та попятилась назад, но упёрлась мне в ноги. — Она вырастет и родит варвара, который будет мстить. Каждый из этих ублюдков посвятит свою жизнь мести. И за это уже будут расплачиваться наши дети.

Кротким махом меча он полоснул её по горлу. Девочка стала захлёбываться, хватаясь руками за горло, но тщетно — лезвие глубоко прошлось по плоти, и если бы командующий рубанул чуть глубже, то снёс бы ей голову.

Но он так не сделал.

Он хотел, чтобы те, кто стоял там, смотрели на её муки.

Это длилось долго, слишком долго.

Наконец девочка перестала трястись и уставилась в ночное небо холодными заплаканными глазами.

— Живо перережьте всех этих тварей, пока они не разбежались по лесам! — голос командующего казался далёким.

Стало светло от пожаров.

Пальцы ног липли к сандалиям от детской крови.

Я посмотрел в ночное небо вслед за девочкой — звёзд почти не осталось. Но мне уже всё равно.

Так я стал воином.

То же самое небо было над нами, когда мы проходили через пропилеи^[3] в акрополь^[4]. Несмотря на глубокую ночь, полис