вдоль дорожки росли яблони, на которых торчали похожие на протезы старые высохшие ветки.

— Специально оставляю все в нетронутом виде, — сказал Гена, незаметно пнув в траву валявшийся на дороге сучок. — Пусть все растет, как в дикой природе.

Валера сморщился, глядя на неприбранную территорию, и заметил:

— Дикая природа — великолепно. Но стриженный газончик перед дачным домом все-таки лучше.

Гена не ответил. Мы уже подходили к углу дома, когда дверь его распахнулась и на пороге показалась босая взлохмаченная девчонка с прелестными голыми ногами, одетая в мужскую рубашку. Став в дверном проеме, она сцепила над головой руки и потянулась, приподнимаясь на цыпочках. Рубашка задралась, обнажая крохотные белые трусики, которые больше подчеркивали, чем скрывали женскую тайну. Издав легкий стон, девчонка увидела нас, испуганно вскрикнув, присела, натягивая на колени рубашку, потом вскочила и скрылась в доме.

— Вот это да, — сказал Валера и посмотрел на Гену.

Тот, изогнув брови, нахмурился и спросил:

— А ты в эти годы был другим?

— Почему в эти? — пожал плечами Валера. — Я и сейчас еще не постарел.

Дверь снова открылась и теперь на пороге появился парень. Высокий, стройный, в заношенных джинсах и чистенькой, аккуратно сидящей на нем темно-синей футболке. Кивнув всем сразу, он напустился на Гену:

— Ты чего не предупредил, что приедешь? Да еще с гостями. Человека чуть заикой не сделали.

Это был сын Гены Андрей, студент второго курса МГУ.

— Так вот почему ты не ночевал дома? — спросил Гена, изображая из себя сурового родителя.

— А что? — Андрей напрягся и настороженно посмотрел на отца.

— Закурить дай, — сказал Гена, стараясь изобразить на лице суровость.

Андрей вытащил из заднего кармана джинсов пачку сигарет, протянул отцу. Гена достал сигарету, долго разминал ее толстыми, неуклюжими пальцами, исподлобья глядя на сына, положил пачку к себе в карман и сказал:

— Молодой еще разговаривать таким тоном со старшими.

Его взгляд сразу смягчился и я понял, что на этом воспитание сына закончилось. Гена затянулся сигаретой, выпустил дым сразу из обеих ноздрей, обвел взглядом поляну перед домом и, не глядя на Андрея, заметил:

— Поляну бы хоть выкосил. Заросла вся, смотреть срамота.

— Да я собирался, но времени не было. — Андрей облегченно вздохнул и оперся плечом о дверной косяк. Он понял, что гроза окончательно миновала.

— Естественно, у тебя со временем напряженка, — вкладывая в интонацию как можно больше сарказма, сказал Гена. — Когда такими делами займешься, ничто другое на ум не идет.

— Ладно уж, — Андрей опустил голову, ковырнул носком кроссовки порог.

— Чего ладно?.. Доставай дрова и разжигай мангал. Жрать, поди, хочешь?

— Вообще-то не мешало бы…

Гене расхотелось заходить в дом и он повел нас на поляну.

В траве под яблоней, на нижней ветке которой висело несколько небольших зеленых яблок, стоял мангал. На его дне в серой рассыпчатой золе лежали черные головешки. Сразу за мангалом был сколоченный из некрашенных досок стол, по его бокам — две скамейки. Андрей сунул в головешки бумагу, принес целую охапку коротеньких осиновых чурочек, положил их сверху и поджег. Из мангала потянул тонкий, сизый дымок.

— Ты тут последи, — обратился Андрей к отцу, кивнув в сторону мангала. — А я пойду успокою.

Гена заглянул в мангал, где уже начал разгораться огонь, затем достал из сумки большую темную бутылку и ворчливо заметил:

— Ну и дети пошли… Хуже родителей. — Повертел бутылку в руке, прочитал вслух иностранное название: «Бордолино» и сказал, пожимая плечами: — Не могу понять. То ли это от слова «бардак», то ли еще от чего-то?

— От «бордо», кержак неотесанный. — Валера протянул руку, взял у него бутылку. Внимательно рассмотрел этикетку и сказал, словно изрек истину: — Во Франции это вино называется «бордо», в Италии — «бордолино». Ты разве не видишь, что оно итальянское?

— Я думал, что они делают специальное вино для бардаков, — Гена пошарил рукой в сумке и протянул ее Валере. — Не могу найти штопор. Ты пока открывай бутылку, а я сейчас.

Опустив голову и глядя под ноги, он медленно пошел по поляне, словно пытался отыскать потерянную вещь. Гена был толстым и неуклюжим, но не из-за своей полноты, а из-за постоянно мучивших его приступов остеохондроза. Когда ему нужно было оглянуться, он не поворачивал голову, как это делает каждый человек, а разворачивался всем корпусом. Сгибаться же он вообще не мог. Поэтому, если требовалось завязать шнурок на ботинке, он ставил ногу на стул или опускался на колено. Остеохондроз он подхватил на Севере, когда плавал мотористом на катере по великой реке Лене. Осматривая поляну взглядом опытного следопыта, Гена опустился на колено и, раздвигая траву руками, стал что-то искать в ней.

— А ведь выросла, — радостно воскликнул он, приподнимаясь с земли. В его руке было несколько редисок.

Гена ополоснул редиски в бочке, стоявшей под водостоком на углу дома, и подошел к нам. Валера все так же разглядывал этикетку на бутылке.

— Ты что, до сих пор не открыл? — удивился Гена, отрывая у редиски зеленую ботву.

— Что, прямо сейчас и начнем? — спросил Валера, ставя бутылку на стол. — Мы ведь мясо еще жарить даже не начали.

— Перед хорошей закуской нужна разминка, — философски заметил Гена. — Ищи штопор и открывай.

«Бордолино» оказалось приятным, чуть терпким вином с густым ароматом спелого темного винограда. Валера отпил маленький глоток, почмокал губами и махом выпил все, что оставалось в стакане. Взял за хвостик редиску, покрутил ее перед глазами, понюхал и обратился ко мне:

— Ну давай, Иван, рассказывай, как там у тебя на Алтае.

Гена прыснул.

— Ты что? — обозлился Валера. — Я человека сто лет не видел, а ты смеешься. Мне же интересно, что у него. Знаю, что написал несколько вещей. Кое-что издал.

— Я не об этом, — сказал Гена, сдерживая смешок. — Ты эту редиску нюхал, как влюбленный студент розу. А с Иваном начал говорить, словно следователь на допросе.

— А ну тебя, — махнул рукой Валера. — Ты всегда за что-нибудь зацепишься.

— Тоже мне интеллигент. — Гена подошел к мангалу, пошевелил стоявшим около него железным прутом дрова. — Скоро мясо жарить можно будет.

— А что на Алтае? — сказал я, повернувшись к Валере. — Жизнь такая же, как и везде. Каждый выкручивается, как может.

— Но у тебя настроение творческое, а я стихи давно забросил.

— Последняя вещь написалась сама собой, — сказал я. — Я к ней не готовился. Просто взяла и