Олег Алексеев Крепость Александра Невского

1

Я учился в институте и на летние каникулы получил задание собирать и записывать материалы для словаря Псковской области.

Вместе с товарищами приехал в Порхов. Поселили нас в школе, в огромном классе с партами и портретом Пушкина.

Рядом со школой — через реку — была древняя крепость.

Я сразу же отправился туда…

Крепость с белыми известняковыми стенами и белой церковкой стояла на холме, на крутом берегу реки. В стене был узкий проход, и я очутился в овальной каменной чаше. Дно чаши густо заросло травой, в траве темнели корявые валуны.

Крепостной двор пересекала тропа, возле тропы стояли увешанные спелыми плодами яблони. Местами виднелись остатки старых каменных фундаментов. Вверху над каменными стенами и башнями ярко синело небо…

Крепость осталась такой, какой ее построили по приказу князя Александра Невского, лишь местами потрескались и порушились стены.

Тропа свернула в сторону, и я оказался около крутой белой стены. Солнце нагрело плиты, и от стены веяло зноем, как от натопленной печи. Близился вечер, а в крепости было все еще тепло и светло. Каменная чаша, словно медом, была налита светом…

Около одной из башен я увидел следы раскопок и реставрационных работ. Возле покореженной стены горою лежали известняковые плиты, стояли бочки из-под раствора…

Рабочий день закончился, реставраторы, кроме одного, ушли, но и этот оставшийся ничего не делал, просто сидел на суборе валунов.

Брезентовая роба, грубые брюки и бумажная пилотка рабочего были белы от известняковой пыли. В древности такую пыль называли порхом, от этого слова и пошло название города…

На солнце набежало облако, и в косой полосе света я вдруг увидел древнего воина: запорошенная пилотка стала похожа на шлем, серая роба обернулась кольчугой…

Я подошел к башне, вошел в проем. Внутри было знойно, душно, из бойниц бил редкий свет. Я представил деревянный настил, медные пушки, каменные ядра, бочки зернистого дымного пороха…

Когда вышел из башни, солнце уже зашло за каменную стену, и весь крепостной двор оказался в тени, лишь вверху ярко разливалось сияние…

Рабочий ушел, а на его месте стояли четверо мальчишек.

Один из них был в пластмассовом шлеме с пластмассовым щитом и мечом, в руках у другого была саперная лопатка военного времени.

Негромко переговариваясь, мальчишки обступили огромный валун, налегли на него, пытаясь сдвинуть…

Вечером товарищи собрались на танцы; мне не хотелось идти, но меня потащили чуть не силой…

Вечер был теплым, в парке играла веселая музыка, на тесовой танцплощадке творилось настоящее столпотворение…

Я встал в стороне, но тут же ко мне подошла девушка, радостно назвала меня по имени. Девушка была красива; я растерялся, пытаясь вспомнить, где и когда ее видел.

— Наверное, я ошиблась… — смутилась девушка.

— Нет, это мое имя…

— Вы из Синегорья?

— Да, я там жил до десяти лет. Потом мы уехали…

— Вы не уехали, вас выселили фашисты, — нахмурилась девушка. — Они тогда всех выселяли… Нашу семью тоже схватили. Меня, сестер, бабушку… Бабушка была, правда, в лесу; фашисты стали кричать, чтобы все выходили… Бабушка вышла, а матери выходить запретила. Так нас с бабушкой и увезли в неметчину. Я кораблей боялась. Говорили, что всех на корабль посадят и увезут за море… А вы, говорят, бежали?

— Два раза убегали… На латвийской границе.

— Меня Зиной зовут. Я из Усадина. Вы со мной дружили, приходили к нам… Недавно я в Синегорье вас видела, шли с автобуса…

Зина открыто улыбнулась, я попросил ее перейти на «ты».

К Зине пробился парень, пригласил на танец, но девушка мотнула головой, хмуро глянула, и парень отошел. Я поискал глазами друзей, они были рядом…

— Аида гулять, — предложила Зина.

Я помнил Зину так, как помнил себя. Тоненькую, смуглую, с тяжелыми черными косами. Помнил, как ходили с ней за малиной и Зина испугалась змеи. Я выломил прут, в ярости застегал гада. Мы дружили, и я готов был умереть за свою подружку. Мальчишки боялись толкать ее на зимней горе, потому что сразу начиналась драка… В бору я бросился бы с палкой на волка, если бы он вдруг напугал Зину. В грозу, когда мы спрятались под копной сена, Зина в страхе прижималась ко мне. Мы даже целовались в окопе на берегу озера…

Но девочки больше не было, рядом со мной шла девушка.

Я растерялся, не зная, как вести себя и что говорить…

— У тебя каникулы? — весело спросила Зина.

— Нет, практика…

— А у меня каникулы…

Оказалось, что Зина учится в Ленинграде, в Порхове гостит у подруги и вскоре снова поедет в деревню к матери.

— И зимой приезжала… С лыжами, я в лыжной секции, первый разряд, скоро кандидатом в мастера буду…

— Здорово! — вырвалось у меня.

— Понимаешь, от нашей деревни до школы километра четыре, и все холмы… Вот я и научилась бегать на лыжах. Мать говорит: ты не бегаешь, а летаешь…

Разговаривая, мы вышли к реке. На берегу шумело гулянье. Веселье тут было иным, чем на танцплощадке. Девушки и парни прогуливались под вековыми деревьями, затевали игры, танцевали, просто стояли над рекой.

Возле столетней липы кружилось несколько пар, мы с Зиной закружились тоже. Неожиданно погас свет. Музыка продолжала играть, но пары замерли, и в темноте пронеслось страшное слово «буря»…

Зина в испуге прижалась ко мне, замерла, как тогда, в грозу…

Город тонул в темноте, нигде не было ни огонька. Сумасшедше рванул ветер. С грохотом летели сорванные с крыши листы жести, затрещали сломанные буревалом деревья. В темноте Порхов стал похож на дикий ночной лес…

Бежать было почти невозможно, ветер становился все сильнее. Рослые деревья, будто трава, согнулись, прижались к земле. Как ядра проносились сорванные ветром яблоки, картечью сыпались сбитые с веток гроздья рябины.

Стало страшно, вернулся позабытый страх, тот, что я мальчуганом чувствовал на войне.

И вправду, то, что мы видели, напоминало войну, только не ту, которую я видел, а давнюю, далекую — с громом осадных орудий и высвистом ядер.

— В крепость! — крикнула вдруг Зина, потащила меня за собой.

Крепость была рядом, темнела, будто огромная крутая гора. Мы нырнули в проход, прижались к еще не успевшей остыть каменной стене. Камни, глубоко прогретые за день, обжигали, будто широкие печные кирпичи…

Ветер бесился, ударяясь о крепостную стену, шипел, грохотал, но стена стояла неколебимо. Полыхнула молния, и близко-близко я увидел лицо Зины бледное, испуганное. Развевались густые волосы — ветер разрушил прическу, расплескал мягкие, как кудель, темные