отечественной и мировой классической литературы, органично вписывается в идейно-эстетическую систему социалистического искусства.

В словацкой, как и в других литературах, движение времени ощутимо сказывается и на меняющейся «активности» жанров, и в том, что они переживают трансформацию. Происходит взаимопроникновение различных художественных начал и жанров. «Чистую» эпику сильно потеснили лирика и публицистика. Это дало основание теоретикам литературы выделить в современной словацкой прозе два типа реалистической эпики — публицистический и лирический, причем первый тип признан особенно характерным для романа, а второй — для новеллистики. Оба типа (разумеется, тоже далеко не всегда выступающих в «чистом» виде) восходят к плодотворным традициям словацкой литературы: в одном случае это социальный роман, прежде всего пролетарский, в другом «лиризованная проза» 30—40-х годов.

«Лиризованная проза» — своеобразнейшее явление словацкой литературы, превосходным образцом которого может служить «Тройка гнедых» Маргиты Фигули. Этой повести свойственны все непременные черты «лиризованной прозы»: эмоциональная напряженность и захватывающая задушевность повествования, хвала родной природе, в единении с которой обретают выстраданное счастье страстные натуры, рисуемые в духе фольклорных преданий. Романтическая окрашенность произведений, развернутая метафоричность и элементы условности, часто вневременной характер произведений вовсе не означали, что лучшие творцы «лиризованной прозы» бежали от тогдашней действительности; наоборот, они не только болели за эту действительность, но и отрицали ее во имя гуманности.

Сквозь лирический рисунок повести М. Фигули явственно проступает социальный подтекст. Зло, персонифицированное в образе Яно Запоточного, далеко не абстрактно — оно существует в мире, разделенном на богатых и бедных. Только там способны «бешеные деньги» разлучать влюбленных, только там они нравственно калечат людей. И противостоять злу, проникающему во все сферы человеческих отношений, могут исключительно сильные личности, движимые велением благородного сердца.

Таким благородным сердцем, ожесточавшимся порой от обид и невзгод, наделен разбойник Ергуш Лапин из романов другого видного представителя «лиризованной прозы» — Людо Ондрейова. В этом колоритном образе, заставляющем вспомнить полулегендарного «словацкого Робин Гуда» — Яношика, воплощено бунтарство против капиталистического уклада, который неумолимо уничтожал патриархальные отношения между людьми в деревне. Принципам «лиризованной прозы» Л. Ондрейов во многом остался верен и в своей поздней новелле «Виселичное поле», где он поведал о прошлом Зволенского края и о горестной судьбе беспутного Анатола Барабаша, который пал «геройской смертью от болотной лихорадки» в Боснии, куда император отправил его на войну.

Мотивы и приемы «лиризованной прозы» нередко встречаются в новейшей словацкой литературе, в творчестве молодых, но уже получивших признание авторов — Винцента Шикулы, Ивана Габая, Яна Паппа. Не случайно, возможно, Кошка — персонаж в новелле Я. Паппа «Дондула» — появляется перед столетней липой во дворе своего старинного приятеля именно с тройкой лошадей, что сразу же вызывает ассоциацию с повестью М. Фигули, где столь важную роль играют мудрые красавцы-гнедки. Но дело, конечно, не во внешнем совпадении отдельных деталей, а во внутренней близости.

В отличие от произведений «лиризованной прозы», где действию часто придавался умышленно «вневременной» характер, и датировать его можно лишь по отдельным приметам, — у Я. Паппа в первой же фразе сообщается, что описываемые события происходят вскоре после первой мировой войны. Если в «Тройке гнедых» на богатство Запоточного позарилась старая Маляриха и силком заставила дочь, нарушив клятву верности, выйти замуж за постылого человека, то в «Дондуле» Онуфро, прозванный на фронте Аппунтато, безо всякого принуждения предал свою любовь ради того, чтобы достичь состоятельности. Он женится не на зловредной вдовице, а на принадлежащем ей складе пива, о котором давно помышлял с вожделением. Добившись, казалось бы, всего, о чем мечтал (ну, разве что упрямая служанка никак не желает величать его «паном шефом» — так ведь он сумеет обучить ее «правилам светского этикета»!), Аппунтато вдруг со всей ясностью осознает, что он лишился чего-то совершенно необходимого. Так недостает ему вероломно брошенной цыганки Дондулы. Эта словно приворожившая его «белая женщина ночи, черная совесть дня» — вдруг постигает он — дороже ему всех сокровищ на свете. И, бросив все, он уходит за босоногой смуглой «королевной», которая — подобно пушкинской Земфире — «привыкла к резвой воле».

Сильная лирическая струя в современной словацкой прозе вызвана, однако, не столько воскрешением традиций «лиризованной прозы», сколько их обновлением. Создатели «лиризованной прозы» 30—40-х годов зорко видели, «кто виноват» в народных бедствиях, но в отличие от пролетарских писателей тех лет не вполне определенно представляли себе, «что делать», — отсюда известная расплывчатость их морально-философских критериев. Напротив, у наиболее зрелых нынешних авторов лиризм совмещается с полной четкостью мировоззренческой позиции, базирующейся на историческом опыте. Поэтизация будней нисколько не напоминает у них идеализацию повседневности. Шутливая интонация, ирония не мешают высказать нешуточную озабоченность несовершенством нашего мира. Боязнь нарочитой многозначительности не исключает взволнованного разговора о многих значительных вещах.

Таково, к примеру, творчество Винцента Шикулы. В одном-единственном абзаце его повести «С Розаркой» возникает тема Национального восстания. Возникает как-то неожиданно, когда обронивший кепку старик догоняет своих приятелей. Но здесь сконцентрированы сокровенные авторские раздумья о высоком предмете: «— Ребята! — кричал он им вслед. — Я вам все выложу про Восстание! А то мы скоро совсем понимать перестанем, что же такое было Восстание, столько уж о нем наболтали, что вред один: есть ведь люди, которые не умеют говорить о великих или прекрасных вещах, не умеют и смотреть на них, как не умеют они смотреть, к примеру, на красивую женщину, чтобы не запачкать ее своими взглядами! А ведь Восстание — это больше, чем красивая женщина…»

Искусная недосказанность, тонкие ассоциативные ходы позволяют В. Шикуле воспроизводить сложнейшие внутренние переживания персонажей, передавать читателю сильный эмоциональный заряд. Розарка — воплощение кроткой доверчивости и детского