Алексей Игнатов Жертва искусству

Старомодное письмо, написанное от руки, слишком длинное для эпохи чатов и смайликов, приехало в издательство как безбилетник. Автор приколол его к последней странице рукописи романа «Повешенный». Роману еще только предстояло стать книгой, но уже сейчас никто не сомневался — книгу ждет успех, поклонники и экранизации. Рукопись пройдет редактора, типографию и станет бестселлером. Через сотню лет люди все еще будут читать полный эмоций и поэзии роман о жертвенности, о том, что за все в жизни приходится платить.

Главный редактор лично принял пакет с рукописью, прочел ее, и только тогда нашел само письмо. Оно начиналось с середины, без вступления и приветствий. Может быть, автор слишком спешил, а может просто потерял первый лист, на котором оставил начало своей истории. Но не начало важно в ней, а конец. В комфорте кожаного кресла редактор взял лист бумаги и прочел:

«Я не мог писать. Вообще. Мысли путались, слова скакали. Я начинал писать предложение, и к концу уже забывал, о чем оно, а писанина занимала десяток строчек. Я резал ее на множество коротких фраз, и они теряли смысл, повторяя одно и то же разными словами.

Собственные герои вызывали отвращение. Плоские, никчемные, как будто отштампованные из пластика на заводе убогих литературных персонажей, и даже там угодившие в брак. Тупая блондинка, строгая учительница, крутой полицейский, который крутит пистолет на пальце и спрашивает: «И это твой лучший удар?». Они навевали тоску даже на меня самого. Хотя и не так сильно, как навевали ее мои же диалоги:

— Привет!

— Привет.

— Как дела в школе?

— Все хорошо. А как ты?

Попробуйте прочесть такой разговор на всю страницу, и не возненавидеть автора!

В искрометном (как казалось) вступлении к роману я вдруг находил пять страниц чистки зубов, и еще пять, в которых героиня протирает пыль. Я придумывал интригу, и забывал, в чем она состоит, выдумывал загадки, и не мог придумать их решение. Хемингуэй когда-то находил свое вдохновение на дне бокала дайкири, пока сидел в кубинском баре, и я пошел по его стопам. Я пил, и наделся разбудить этим воображение, но оно пьянело и засыпало еще раньше меня, а я сидел перед ноутбуком с пустой головой.

Иногда тупость сменялась агрессией, и тогда я ругался на весь мир. Когда я прикончил бутылку текилы, ради вдохновения в начале новой главы, и понял, что вообще не помню, о чем эта глава, я вышел из себя. Мой крик и бутылка вместе полетели по комнате. Недолгий полет стеклянного снаряда закончился красивым ударом прямо в экран моего любимого ноутбука.

Я привязываюсь к вещам, берегу их, даже иногда даю им имена. Ноутбук приносил мне удачу, на нем я написал свой первый рассказ. Удачи оказалось не слишком много, и уже три года я не писал ничего. По крайне мере, ничего такого, что кто-то взялся бы напечатать.

Теперь ноутбук погиб, и книга в нем была непоправимо испорчена. Вот тогда и прозвучал звон. Кто-то повесил колокол в моей голове и лупил по нему молотком, но звон был прекрасен. Я слушал его, стоя перед разбитым ноутбуком, и смотрел в пустоту. И в это пустоте видел новый сюжет. Видел бесконечный снег и человека, идущего на лыжах, в одежде, заляпанной кровью. Я знал, кто он, откуда и куда идет, как все началось, и как все закончится. Я знал даже, что роман «Вьюга над сердцем» станет мои возвращением в мир настоящей литературы.

Ноутбука у меня больше не было, зато идея — была. Я включил старый компьютер. Он грелся, трещал, как пылесос, но работал. Пальцы сами танцевали на клавиатуре, я печатал не думая, как будто кто-то стоял рядом и диктовал мне каждое слово. Начало книги завораживало. Я схватил читателя за шиворот, макнул носом в невообразимую загадку, и уже знал, как буду ее разгадывать. Герой обрел характер и глубину, свои силы и изъяны, я мог говорить с ним в своей голове.

Так все и началось

Я писал сразу на чистовик, без правок, и закончил половину работы. Всего две недели на половину шедевра! И тут мой творческий порыв засох. Я снова полил его добрым глотком текилы, но проверенное средство не помогало. Я пил, но не мог даже начать предложение. В разгар диалога мой герой вдруг онемел и потерял красноречие. Он ждал моих подсказок, но я не знал, что он может сказать.

Я сидел тогда в компании двух верных друзей — стакана текилы и кактуса в горшке. Мой сын говорил, что кактус добрый, просто его не научили, как не быть колючим. Он срезал острые кончики иголок маникюрными ножницами и прилепил на кактус игрушечные глаза. И прозвал его Зефирусом, от слова «зефир» — потому что в глубине души кактус добрый и мягкий, как зефир. Пожалуй, он мог бы писать книги получше, чем его папаша.

Я пил с кактусом как с собутыльником, и вылил в горшок половину стакана текилы.

— Выпей за мой будущий успех, друг! — сказал я кактусу, а он все пялился на меня, и я чувствовал себя идиотом, который говорит с растением. И который только что отравил его спиртом! Я ударил по горшку, и кактус упал на пол. Земля разлеталась, и грязь на полу взбесила еще сильнее. Пинать кактус, даже стриженный, я не посоветую никому, но боль привела меня в чувства.

— Папа, а что случилось с Зефирусом? — услышал я через пару дней, когда мой сын осматривал помятый кактус, потерявший глаза.

— Он заболел! — ответил я.

Заболел? Пожалуй, можно сказать и так — причем заболел смертельно. После текилы и моих пинков кактус зачах, и я не хотел объяснять сыну, как это вышло.

— Я отвезу его в больницу для кактусов! — добавил я.

— К ветеринару?

— К кактусатеринару! К специальному доктору, который лечит кактусы.

Кактусотеринар принимал пациентов в ближайшем мусорном баке. Туда и отправился Зефирус. Пусть это глупо, сентиментально, но мне было слегка жаль его. И я снова услышал звон в голове. Прямо там, у мусорного бака, мой герой ожил и заговорил со мной. Он диктовал слова, а я записывал все на ладони. Когда место кончилось, я выловил из бака старую газету, и писал на ней. Посреди помойки родился лучший диалог, какой мне только доводилось сочинить, и наброски для трех новых глав.

Роман вышел в свет. Издатели одобрительно кивали, критики называли его «свежим» и «поэтичным», а читатели голосовали деньгами, скупая книги. Но больше писать я не мог. Не мог даже представить, о чем можно писать.

Я купил новый ноутбук, и разбил его. Это не помогло. Колокол в голове молчал.

Из магазина удобрений я принес мешок мочевины, щедро посыпал клумбу пионов под окнами, и полил ее водой. В таком количестве мочевина сожгла корни цветов. Листья пожелтели, и мертвые лепестки усыпали землю, на которой больше уже ничего не вырастет.