Зарин Андрей Ефимович
Нить Ариадны

Андрей Зарин

Нить Ариадны

Красивая молодая Елизавета с ненавистью и страхом служила одною прислугою у старого развратного ростовщика Георгия Кандуполо.

Она была взята из Воспитательного дома, и голубая кровь одного из ее родителей сказывалась в нервных ноздрях ее изящного прямого носа, в тонких бровях и маленькой руке; а красная грубая кровь другого -- в ее росте, широкой груди и низком упрямом лбе, -- что делало ее красавицей, возбуждающей зависть у богатых клиентов Кандуполо.

Она попала к нему 16-летней девчонкой, когда жива была еще его жена, старая ведьма с крючковатым носом и пучком седых волос на подбородке. Она сидела в кресле на колесах, постоянно с палкой в руке, и Елизавета возила ее по всем четырем комнатам, а старуха за всякую малость ругала ее и била палкой.

-- Ничего, Лизавета, -- говорил ей старый Кандуполо, -- она скоро сдохнет. Потерпи немного.

Его голос звучал ласково, из-под густых бровей на нее устремлялся горячий взгляд, и ей становилось страшно.

Но, запуганная с детства, совершенно не знающая жизни, она думала, что этот дом -- единственное ее убежище, и рабски покорно мирилась с своей долей.

Старуха померла, и старик после ее похорон напился и, пьяный, сказал Елизавете:

-- Видишь, и подохла. Я знал. Ну, вот ты и одна. Ну, вот и береги меня. Что, любишь старого? -- И дрожащими руками он обнял ее и приблизил к лицу ее синие холодные губы.

В нем была тайная сила власти над нею. Высокий, жилистый, худой, с длинной седой бородой, с крючковатым носом и острыми темными глазами под нависшими бровями, мог ли он нравиться расцветающей красавице.

Жилистые руки с крючковатыми пальцами, синие губы с холодной склизкой чешуей могли ли дать ей наслаждения ласки. Но она послушно шла на его зов и равнодушно отворачивалась от молодых и красивых, статских и военных щеголей, которые посещали старого грека, чтобы брать у него деньги за векселя, за драгоценные вещи, за риск фамильной честью и за страх уголовного суда.

Один гусарский ротмистр говорил Елизавете:

-- Брось старого черта. Я тебя барыней сделаю, пыль на тебя не опустится, в шелке ходить будешь. Брось.

Елизавета только улыбнулась и отвела в сторону протянувшуюся к ней руку.

-- Нет, его нельзя мне оставить. Никак нельзя, -- сказала она тихо.

Вечером старый горбоносый грек укладывал в открытое бюро толстые пачки денег и гортанным голосом говорил стоящей в дверях Елизавете.

-- Соблазнял дурак.

-- Что там. Болтал только...

-- Дурак. На тебе заклятие -- мне служить, а он лезет. Захочу, обращу его в осла, в кошку. Немощь ничтожная. Чья ты? Ну, чья?

Он захлопнул крышку бюро и устремил на Елизавету блестящий взгляд.

Лицо ее побледнело, она задрожала и, идя к нему, говорила:

-- Твоя, твоя...

-- И помни это. Заклятие на тебе, -- как в полусне слышала она его голос.

Жили они затворниками.

Парадная дверь запиралась на ключ, на тяжелый дверной крюк, на толстую цепь и никто не входил через нее сразу.

Резкий голос Кандуполо спрашивал через дверь, кто звонит. Потом Елизавета открывала дверь настолько, насколько допускала короткая цепь и, когда Кандуполо убеждался в безопасности, Елизавета впускала посетителя.

Задняя дверь на лестницу из кухни запиралась тоже на засов и крючок, а когда наступало время спать, дверь из передней в комнаты замыкалась на замок, комната, где стояло бюро с деньгами и сундук с вещами, запиралась тяжелым железным болтом; вторая дверь из кухни на черный ход замыкалась тоже, и все ключи осторожный грек брал с собою.

-- Так, Лизавета, нам спокойнее, -- говорил он, совершив обход по комнатам, -- злые люди, как волки зимою, так и рыщут. Вот моего друга знатный офицер убил. И подумать нельзя. -- И он рассказывал ей процесс Ландсберга.

Кроме клиентов у них никого не бывало. Елизавета справлялась по хозяйству одна, да и хозяйство было незатейливо, и дни ее текли монотонно, как падающие из крана капли воды.

Душа ее дремала, страсти спали и немногие книжки, которые она читала, не будили ее воображения.

Однажды, когда после всех предосторожностей, Кандуполо ушел по делам из дому и Елизавета осталась одна, -- с черной лестницы раздался звонок.

Елизавета подошла к двери и окликнула. Ей ответил веселый мужской голос.

-- Не бойсь. Капитан Дунин письмо с экстрой шлет. Чтобы ответ ему.

-- Самого дома нет, -- отозвалась через дверь Елизавета.

-- Подождем, коли нет, -- весело ответил голос.

-- Этого никак нельзя.

-- Ах ты дело какое, -- с досадою выкликнул за дверью, -- возьмите письмо тогда, сделайте милость. Я после зайду.

Елизавета решилась открыть дверь.

В кухню вошел бравый солдат-денщик; молодое с черными усами лицо его дышало здоровьем и силою, черные глаза глядели с наглостью, крепкие красные губы обличали энергию. Он взглянул своими наглыми глазами на Елизавету и сказал.

-- Здравия желаем. Ну, и попасть к вам, словно крепость взять.

-- Здравствуйте, -- отворачиваясь от его взгляда, ответила Елизавета, -- давайте письмо ваше.

-- Сей минут. -- Денщик, не сводя загорающегося восхищением взгляда, полез в карман за письмом и достав его, проговорил: -- а подождать не дозволите. Так бы это расчудесно было. Я бы вам и помог, ежели что надо.

Елизавета вспыхнула под его взглядом и смутилась.

-- Нет, нет и думать нечего. Дайте письмо и идите.

-- Э-эх -- вздохнул денщик, -- получите-с. Век бы не ушел от вас -- прибавил он тихо.

Елизавета сердито нахмурилась и сняла с петли дверной крючок.

-- Когда за ответом-то придтить, -- спросил денщик.

-- Ввечеру. В 6 часов приходите.

-- Прощенья просим.

Денщик вышел, Елизавета заперла за ним дверь и бессильно опустилась на табуретку.

Что это с ней сделалось. В первый раз под взглядом мужских глаз сердце ее забилось, и она потеряла самообладание. В первый раз ее охватило чувство и страха, и тайной радости, и неясного желания...

Она чувствовала, что произошло что-то роковое, что вдруг бросило ее к этому бравому солдату, но ни сознать, ни формулировать не могла этих странных новых ощущений.

Кондуполо вернулся к обеду. Она подала на стол кушанья, села сама и отдала ему письмо.

-- От Дунина. Так, -- сказал грек, разрывая конверт и читая письмо. Потом покачал головою и сказал: -- дурак, разве это можно письмом.

-- Что сказать, коли за ответом придет, -- спросила Елизавета.

-- Сказать. А скажи, пусть завтра к вечеру придет. Сам придет. Ишь хочет на слово денег взять, по письму этому. Ты напиши вексель. Да...

-- А писать не будете.

-- Чего писать-то. Скажи, завтра вечером и все.

После обеда он ушел спать, а Елизавета стала в тоскливом нетерпении ждать прихода денщика и, когда в кухне