Зарин Андрей Ефимович
Подруги

Андрей Зарин

Подруги

(Рассказ из быта акробатов).

I.

Если вы в афише цирка, балагана или просто заезжей труппы, обещающей "невиданное" представление в зале местной гостиницы, прочтете в числе артистов: "братьев", "сестер" или "семейство" таких-то, то знайте, что в большинстве случаев, эти артисты такие же братья, сестры, отцы и дети между собою, как и всякие случайно встретившиеся друг с другом люди.

Роднит их обыкновенно нужда да знакомое дело, и кочуют названные братья и сестры из города в город до той поры, пока не надоедят друг другу до смертельной вражды.

Неустрашимые канатоходчицы, американки, знаменитые "сестры Броун" явились такими же случайными родственницами, представляя собою товарищество на паях, причем старшая, Клара, заведовала административной частью и финансовой, т. е. заключала контракты, получала жалованье, выдавала на расходы и изобретала номера; младшая же, Эльза, приняла на себя хозяйство, т. е. при их кочевой жизни, имела все объяснения с прислугой, следила за гардеробом, заботилась о канате, сетке, балансах и во всех случаях своей жизни, кроткая и покорная, подчинялась энергичной и властной Кларе.

II.

Клара Броун, несмотря на свои 32 года, была удивительной красоты; брюнетка с длинными, черными волосами, черными сверкающими глазами и обольстительным ртом. Среднего роста, с пышною грудью и тонкой талией, со столь развитым телом, что оно казалось словно отлитым из стали, Клара Броун в трико и ярко-красном корсаже могла бы служить моделью художнику для изображения энергии и воли.

Еврейка Западного края, она рассказывала, что ее чуть не пятилетним младенцем украла бродячая труппа и увезла в Австрию. Там она быстро освоилась с новыми людьми и полюбила кочевую жизнь, как полюбила тяжелое ремесло акробата.

Бродячая труппа состояла из старика отца, матери, двух сыновей и дочери. Клара Броун, тогда Сара Рубин, являлась шестым членом их семейства. Огромный фургон, представлявший целый передвижной дом, запряженный парою кляч, медленно переезжал из города в город, из деревни в деревню, всегда поспевая попасть на местную ярмарку или местный праздник.

В их жизни было много поэзии, и Сара скоро забыла своих родных и родину. Ее успехи поражали добродушных Тиле.

-- Раз, два, три, гоп... -- кричал старик Тиле, быстро поднимая кверху ноги Сары и уже по третьему разу она смело задвигала своими худенькими ручками и прошла аршин десять.

-- Это хлеб наш... -- говорил в тот же вечер старик своей жене: -- она всему выучится.

И, действительно, с такою же легкостью она выучилась закидывать назад голову, касаясь руками земли или, сидя на земле, прикладывать голову и плечи к вытянутым ногам. Ее крошечное сердце не знало страха и она только радостно вскрикивала, когда могучий Альфред Тиле перебрасывал ее, как куклу на руки своего брата, Карла.

Когда ей исполнилось семь лет, семейство Тиле решилось в первый раз показать ее публике. Она вышла на подмостки балагана, крошечная, словно игрушка, с большими сияющими радостью черными глазами, распущенными кудрями, в белом корсаже, усыпанном серебряными блестками -- и грубой толпе показалась небесным ангелом. Когда же эту блестящую пушинку стали перебрасывать с рук на руки, каждый раз с риском разбить ей голову, когда старик Тиле велел стать на свои плечи Альфреду, на плечи Альфреда -- Карлу и уже ему на голову стала крошечная Сара, а потом с криком упала на руки старика -- восторг толпы перешел всякие границы, и на подмостки балагана градом посыпались деньги, яблоки, апельсины. Это был полный триумф маленькой Сары, приковавший ее на всю жизнь к балаганным подмосткам. Сара была артисткой в душе. Каждый еврей -- поэт и энтузиаст, а ко всему старик Тиле, любивший свое ремесло, как жизнь, сумел перелить эту любовь в душу восторженной Сары.

Случалась, ночь заставала их где-нибудь за городом. Они сворачивали свой фургон в сторону от дороги и останавливались для ночлега. Альфред и Карл набирали хворосту, Эмма -- бледная и худосочная -- доставала провизию и котелок для воды, разжигали костер, и все ужинали, а потом отдыхали. Эти ночи навсегда запечатлелись в памяти Сары.

Тихий, недвижный воздух был исполнен летней томительной неги. В темном небе ласково дрожали звезды, вдали слышался протяжный крик аиста, -- а кругом бесконечный простор, охваченный бесконечным покоем. Догорал костер. Эмма уходила в фургон, братья вытягивались на земле, старик сидел, гладя голову Сары, и говорил ей о призвании служить любимому делу.

-- Все Тиле, из рода в род, -- говорил он с гордостью, -- были странствующими артистами. В этом фургоне я помню, умирал мой дед, и в нем же я закрыл глаза отцу. И мои дети пойдут по той же дороге, хотя год от году нам становится труднее жить своим делом. Всякий норовит устроиться в городе при цирке. Власти нас преследуют, словно мы воры. Дети бросают родителей и бегут в города служить у людей приказчиками, вместо своего честного ремесла, Не то было в прежнее время... -- И старик начинал вспоминать прежние годы. То-то было веселье. С барабанным боем входили они в город и их встречали радостными криками. Серебряные и золотые монеты сыпались к ним в карманы, девушки искали их любви, мужчины -- компании, и у них всегда было разливанное море. А какие были артисты!

Речь его лилась неудержимым потоком и сердце Сары распалялось любовью к своему делу. Ей слышались крики и рукоплескания толпы, она видела восторженные лица, чувствовала затаенное дыхание зрителей.

III.

Сара росла и хорошела. Теперь ее уже не перебрасывали с рук на руки, и она выходила на сцену, как полноправный товарищ. И чего она не знала. Она изучила партер, и никто смелее ее не делал сальто-мортале с полу, она знала каучук, эквилибр; турникен и трапеция были ее послушными орудиями, и, наконец, она изучила проволоку и канат. Но ей всего казалось мало. Каждый номер она изучила до совершенной чистоты, так что движения ее можно было измерить числом; пылкий ум ее изобретал все новые трудности, и Сара Тиле одним своим именем на афише привлекала восторженных зрителей.

И с каждым днем она хорошела. Неразвитой стан стал приобретать пышные очертания, ноги сформировались и окрепли, смуглые щеки покрылись нежным румянцем, а большие черные глаза засверкали, как звезды, гордо выдавая всю энергию души своей владелицы.

Глядя на нее сверкающими взорами, все мрачнее и мрачнее делались братья Тиле и, радостные при ней, становились темнее тучи, едва сходились вместе.

Старик Тиле умер. Он умер в