шкатулки для притираний, алебастровые кувшинчики с редкими ароматами, золотые арфы и лиры, похожие на бычьи головы, маленькое серебряное подобие его колесницы и одна из его шестивесельных ладей, кубки из обсидиана, цилиндрические печати, вазы из оникса и халцедона, золотые миски и столько столько всего остального, что я не мог поверить во все это изобилие. Вокруг ложа моего отца со всех четырех сторон в почетном карауле стояли известные граждане города, их было человек двадцать.

Мы заняли места перед царем — моя мать и я — в центре группы. Дворцовые слуги столпились вокруг нас, воины в полном вооружении окружили нас с обеих сторон. Из храмового двора донесся глубокий низкий звук лилиссу, большого барабана, в который бьют только тогда, когда Луна закатывается. Затем я услышал более легкий звук маленьких барабанчиков, балаг, и пронзительный визг глиняных свистулек. Под эти звуки Инанна вошла в храм, предваряемая своими обнаженными жрецами и жрицами. Она направилась к возвышению у задней стены галереи. В храмах Ана или Энлиля там была бы статуя Бога, но в храме Инанны в Уруке нет нужды в идолах, ибо сама богиня живет среди нас.

Началась церемония моления и воспевания. Большая часть ее была на языке древнего пути, который я тогда не знал, а сегодня с трудом понимаю, ибо древний путь — религия женщин, религия богинь, и они сохраняют его в тайне. Были возлияния вина и масел, привели быка и барана и закололи их, а их кровью обрызгали моего отца. Семь золотых подносов воды опустошили как дары семи планетам и произвели еще много других священных ритуалов.

Змея Инанны проснулась и скользнула по ее груди, раздвоенный язык шевелился, глаза уставились на меня, и я перепугался. Я чувствовал присутствие богини, присутствие напряженное и удушающее.

Я подвинулся поближе к доброму Ур-Кунунне и прошептал:

— Мой отец мертв.

— Нельзя разговаривать, мальчик.

— Пожалуйста, ну пожалуйста. Он умер? Скажи мне.

Ур-Кунунна взглянул на меня с высоты своего огромного роста, и я увидел в его глазах мудрость, нежность и любовь ко мне. Я подумал, насколько же его глаза похожи на глаза Лугальбанды, какие они темные и большие и как они заполняют все его лицо! Он мягко сказал:

— Да, твой отец умер.

— А как это бывает, когда ты умрешь?

— Нельзя разговаривать во время церемонии.

— А Инанна умерла, когда она спустилась в подземный мир?

— Да, на три дня умерла.

— А это что, как если ты заснешь?

Он улыбнулся и ничего не сказал.

— Но потом она проснулась и вернулась обратно? А мой отец проснется? Он вернется снова, чтобы править Уруком, Ур-Кунунна?

Ур-Кунунна покачала головой:

— Он проснется, но не вернется, чтобы править Уруком.

Затем он прижал палец к губам и больше не разговаривал, оставив меня одного размышлять над значением, смерти. Вокруг меня продолжалась церемония. Лугальбанда не шевелился, он не дышал, глаза его были закрыты. Это было как сон. Но это должно было быть больше, чем сон. Это была смерть. Когда Инанна спустилась в нижний мир и была мертва, это был повод для великого траура в небе, и ОТЕЦ ЭНКИ приказал, чтобы ее вернули к жизни. А сделает ОТЕЦ ЭНКИ так, чтобы Лугальбанда вернулся к жизни? Нет, думаю, что нет. Где же теперь Лугальбанда, куда он пойдет дальше?

Я слушал пение и дождался ответа: Лугальбанда был на пути к дворцу Богов, где он вечно будет жить в обществе небесного отца Ану и отца Энлиля и отца Энки, мудрого и сострадательного, и всех остальных. Он будет пировать в трапезной Богов и пить с ними сладкое вино и черное пиво. И я подумал, что не такая уж это горькая судьба, если он действительно отправляется туда. Но откуда мы знаем, что он именно туда ушел? Как можем мы быть в этом уверены? Я снова повернулся к Ур-Кунунне, но тот стоял, закрыв глаза, напевая и раскачиваясь. Я остался наедине с мыслями о смерти, силясь понять, что же происходило с моим отцом.

Кончилось пение. Инанна сделала знак, и десять высокородных горожан стали на колени и подняли на плечи массивный алебастровый катафалк, на котором лежал мой отец. Они вынесли его из храма через боковой вход. Моя мать и я возглавляли процессию, а сзади шла жрица Инанны. Мы прошли через Белый помост и направились на Запад. Через несколько сот шагов мы оказались в остроугольной тени храма Ан. Я увидел, что в сухой песчаной земле между Белым помостом и храмом Ан была выкопана огромная яма и в нее вел пологий спуск. Мы расположились у самого спуска, остальные горожане тысячным кольцом собрались вокруг ямы, и вдруг странное дело: служанки моей матери-царицы окружили ее и стали снимать ее богатые и дорогие одежды одну за одной, пока она не осталась обнаженной в ярком солнечном свете на виду у всего города. Мне вспомнился рассказ об уходе Инанны в подземный мир: как она спускалась все глубже и глубже, оставляя свои одежды. Я подумал, не готовится ли моя мать спуститься в эту яму? Потом ее прислужница Алитум, похожая на мою мать Нинсун так, что казалось, будто они сестры, шагнула вперед и сняла свои одежды. Служанки стали надевать багряный плащ моей матери на Алитум, потом головной убор и нагрудные пластинки, а одежды Алитум надели на мою мать. Когда переодевание было закончено, трудно было сказать, кто из них Нинсун, а кто Алитум, потому что лицо Алитум было тоже накрашено зеленой краской, как и у моей матери.

А потом я увидел своего товарища Энкихегаля, сына садовника Гурнишага. Он медленно шел ко мне между двумя жрецами. Я окликнул его, когда он подошел поближе, но он мне не ответил. Глаза у него были стеклянные и странные. Казалось, он меня вообще не узнал, хотя только вчера я носился с ним из конца в конец огромного дворца Нинхурсаг.

Теперь жрецы начали снимать с меня мою вышитую одежду и надели ее на Энкихегаля, а мне дали его простые одежды. Они забрали мой золотой головной убор и надели его на голову Энкихегаля. Я был с него ростом, хотя он был на три года старше, и плечи мои были так же широки, как и его. Когда мы обменялись одеждой, они оставили стоять Энкихегаля возле меня, а Алитум стояла возле моей матери.

Подъехала повозка на полозьях, которую везли два осла. Она была раскрашена синей, белой и красной краской, а на ее боковых щитах были золотые львиные головы с гривами из лапис-лазури и перламутра. Огромные груды сокровищ были навалены на повозку. Колесничий Лудингирра, воевавший вместе с моим отцом, шагнул вперед. Он сделал долгий глоток из большого винного кубка, который принесли жрецы, резко фыркнул и потряс головой, словно вино было горьким. Натянув вожжи повозки, он медленно скатил ее вниз, в глубокую яму. Рядом шагали два конюха, чтобы успокоить и